Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Статья эта учитывала также (и прежде всего) пожелание Гит­лера, чтобы Советский Союз ни под каким видом — например, на основании своих прежних договорных обязательств в отношении Польши или Франции — не оказался втянутым в той или иной форме в предстоящий конфликт. Ему нужен был инструмент для оказания перманентного воздействия на своего нового союзника, в вассальной верности которого он еще не был уверен, и при необхо­димости установления мелочной опеки над ним. (Выражением этой заинтересованности Гитлера явились упорное настаивание герман­ской стороны на направлении в Берлин советской военной миссии и на аккредитации нового советского полпреда в Германии Шкварцева в последние дни перед нападением на Польшу. Во время польской кампании эта возможность постоянных консультаций принесла Гитлеру свои самые благоприятные плоды: одним из ре­зультатов было дружественное, лишенное всяких трений соприкос­новение соединений вермахта и Советской Армии в центре Польши. В ходе дальнейшей германской экспансии, в частности на Балканах, обязательство консультироваться — о чем неустанно за­являло Москве германское посольство — стало все

чаще нарушать­ся и в конце концов полностью игнорироваться.)

Учреждение арбитражных комиссий, предусматривавшееся совет­ским проектом пакта о ненападении для устранения споров и конфлик­тов, применительно к случаю, который для Гитлера был единственно определяющим при принятии им решения пойти на заключение этого пакта, а именно к casus belli, представлялось слишком громоздким и не­рациональным с точки зрения затрат времени методом. Поэтому дан­ное предложение нашло отражение в Статье V и было явно предусмотрено для решения таких «споров или конфликтов», которые не поддавались разрешению в рамках текущих консультаций, но не­посредственно не мешали желательному ходу (военных) событий. На деле статья эта так и осталась «неработающей».

Новой была Статья IV. В ней нашло свое воплощение стремление германской стороны нейтрализовать СССР [1234] . Статья эта определяла, что ни одна из договаривающихся сторон «не будет участвовать в ка­кой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направ­лена против другой стороны». Формально она представляла собой дублирование содержащегося в Статье I заявления об отказе от при­менения силы. В «200-процентной безопасности», жажда которой сквозила в данной статье, на сей раз была заинтересована германская сторона: за этим стремлением добиться недвусмысленно односторон­ней советской ориентации стояла неуверенность Гитлера и Риббент­ропа в том, что Советское правительство, как неоднократно заявлялось, не рассматривает подготовленный к подписанию договор всего лишь как двусторонний оборонительный союз, как один из ком­понентов глобальной стратегии безопасности, которая включала бы также другие концепции, а именно концепции, предполагающие су­ществование и многосторонних оборонительных союзов. Гитлер пола­гал, что, заручившись подписью под этой статьей Молотова, он обеспечит прорыв любого кольца «окружения» вокруг Германии, — кольца, к числу создателей которого прямо или косвенно принадлежал бы и Советский Союз.

1234

Эту новую редакцию Россо считал при сложившихся условиях особенно важной, «поскольку она предоставляет Германии гарантии в том, что СССР не примкнет ни к какой политике изоляции» (DDI, 8, XIII, п. 282, р. 183).

В двух аспектах эта статья не принесла Гитлеру никакой выгоды. С одной стороны, содержавшееся в ней определение окончательно нало­жило на Германию ограничения в ее отношениях с Японией — ее союзником и инструментом окружения СССР с востока. Антикоминтерновский пакт как группировка, непосредственно направленная против Совет­ского Союза, утратил свою сил у и, как заметил с веселой расслабленностью во время последовавшего за подписанием пакта обмена тостами Сталин, растаял вопреки стараниям лондонского Сити. С другой сторо­ны, советское представление о чисто оборонительном характере потен­циальных антигитлеровских союзов, несмотря на чрезвычайно широкое формулирование этой статьи, в сомнительном случае могло выдержать упрек в косвенной или прямой конфронтации с Германией. Правда, Советское правительство, учитывая особый характер психоло­гического состояния и военно-политической ориентации своего опасного партнера, на протяжении всего периода существования этого пакта сознательно не прибегало к подобной интерпретации. (Так, например, советско-югославский договор о дружбе от апреля 1941 г.не означал— как подчеркивал германский посол в Москве в докладе Гитлеру [1235] — со­здания направленной против Германии группировки, а представлял со­бой форму декларирования советских интересов на Балканах, к которой Советский Союз прибег при соблюдении предусмотренного в пакте о ненападении обязательства относительно проведения консультаций.)

1235

Запись посла Шуленбурга о разговоре с Гитлером 28 апреля 1941 г. (ADAP, D, XII.2, Nr. 423, S. 555).

С учетом указанных пробелов в пакте следует исходить из того, что Риббентроп в ходе этих переговоров потребовал от Сталина и устного обещания отказаться от заключения трехстороннего союза. В соответствии с директивами, полученными для предыдущих зондирующих пе­реговоров, Риббентроп, несомненно, указал Сталину на то, что принятие Советским Союзом на себя любых других обязательств кате­горически исключается. На то, что Риббентропу удалось получить со­гласие Сталина, указывает среди прочего тот факт, что в Статье IV пакта о ненападении отсутствует обычная в договорах такого рода (на­пример, Статья 4 в польско-советском пакте о ненападении от 1932 г.) оговорка о том, что обязательства, вытекающие из ранее подписанных договоров, остаются в силе.

О том, как достигались эти устные договоренности, воспоминания Риббентропа дают лишь искаженную картину. Когда он, по его собст­венному рассказу, в ходе этих переговоров спросил Сталина относи­тельно дальнейшего пребывания западных военных миссий, тот якобы «ответил, что с ними вежливо распрощаются» [1236] .

В действительности Риббентроп, по всей вероятности, принял на себя роль, которую он при ознакомлении с телеграммой Брауна фон Штумма в германском по­сольстве приписал послу: он в ходе переговоров настаивал перед Стали­ным на удалении западных военных миссий. В ответ Сталин, вероятно, не без колебаний дал свое принципиальное согласие. Ибо Риббентроп будто бы вынес впечатление, что Сталин не собирался выполнять свое обещание [1237] .

1236

Ribbentrop. London, S. 184.

1237

Как позднее писал Риббентроп, у него создалось впечатление, «что контакты между западными военными делегациями и Москвой полностью не прекратились и после отъезда английской и французской миссий» (London, S. 184).

Наряду с этим Риббентроп — опять-таки согласно его собственному изложению событий — обратился к Сталину с вопросом о том, «как со­гласуется наш пакт с русско-французским договором от 1936 (в дейст­вительности 1935-го. — Я.Ф.) года». Сталин якобы ответил, что над всем превалируют русские интересы [1238] . И здесь тоже уместно предпо­ложить, что неотъемлемой составной частью немецких предложений и пожеланий было намерение добиться, чтобы СССР счел договор о нена­падении с Францией утратившим силу. Тем самым для Германии был бы открыт путь не только в Польшу, но и во Францию.

1238

Ribbentrop. London, S. 184.

Далее — опять-таки по желанию германской стороны — в Статье VI срок действия пакта был определен на 10 лет (с автоматическим про­длением на следующие пять лет, если за год до истечения срока действия договор не будет денонсирован одной из сторон), а не, как предусматривал советский проект, на пять лет. Наконец, Статья VII договора предписывала вступление его в силу «немедленно после его подписания», в то время как советский проект предусматривал вступ­ление его в силу лишь после ратификации. Что же касается сроков ра­тификации, то и проект и сам договор предписывали сделать это «в возможно короткий срок». Тем самым советская сторона уступила дав­лению цейтнота, испытывавшегося Германией в сфере военного плани­рования.

От содержавшегося в советском проекте постскриптума («Настоя­щий пакт действителен лишь при одновременном подписании особого протокола... Протокол составляет органическую часть пакта») в самом договоре стороны бескомпенсационно отказались. В этом вопросе еще раз нашел свое отражение весь масштаб различий в исходных позициях обоих союзников: Советское правительство при составлении проекта исходило из опыта своих переговоров по заключению пактов с западны­ми державами, надеясь таким образом обратить внимание Гитлера на неизвестный протокол и тем самым способствовать росту его неуверен­ности и устрашения. Не подлежавший опубликованию протокол, на который в договоре должен был указывать постскриптум, содержал пе­речень как стран, защиту которых от агрессии совместно гарантирова­ли державы — участницы пакта, так и мероприятий, которые они намеревались сообща предпринимать. Напротив, для Гитлера преце­дентом был антикоминтерновский пакт, то есть агрессивный союз, а по­тому он, вполне понятно, не был склонен привлекать внимание мира к существованию дополнительного протокола — сердцевины пакта, в ко­торой поименно названы жертвы этого «военного союза» и описаны ме­тоды и способы их порабощения.

В глазах Сталина и Молотова теперь, после того как они получили представление о характере этого дополнительного протокола и дали на него свое согласие, судьба предложенного ими постскриптума уже перестала выглядеть важной, поскольку они ведь, поставив советскую под­пись, косвенным образом поддержали германские планы «территориториально-политического переустройства», характер, мас­штабы и последствия которого были им еще неведомы. Сверх того шок, вызванный в мире подписанием пакта, был достаточно сильным, и обуреваемые мрачными предчувствиями массы людей, особенно в лимитрофах, ужена протяжении многих дней жаждали узнать о секретных территориальных сделках со всеми вытекающими отсюда нарушениями международно-правовых норм [1239] . В таких условиях подписавшие пакт стороны не хотел и дополнительно накалять атмосферу. На деле же от­каз от постскриптума явился устранением правовой основы договора [1240] .

1239

См., в частности, доклад Крамера-Мелленберга, направленный в германское министерство иностранных дел 12 августа 1939 г., где го­ворилось: «В Польше ведь совершенно точно знают, каковы намерения Берлина. Считают, что намерения эти сводятся к полному расчлене­нию Польши... Утверждают, что в Берлине намереваются установить новую границу по дуге, которая пройдет от Восточной Пруссии через район Варшавы к Верхней Силезии; кроме того, объектами германских пожеланий являются Галиция... и... Тешин. Остальные польские тер­ритории немцы якобы готовы передать России... (ADAP, D, VII, Nr. 42, S. 32).

1240

См.: P.A. Мюллерсон. Советско-германские договоренности 1939 г. в аспекте международного права, в: Советское государство и право, 9,1989,с. 105-109.