Палач и Черная птичка

Уивер Бринн

— Хорошо… что в этом странного?

— Я не помню, чтобы он говорил это. Никогда. И торжество было не десятого числа.

Ларк замолкает. Она, наверное, думает, что я сошла с ума, и, возможно, она права.

— Может, он перепутал дату?

— Торжество состоялось за два дня до его дня рождения, двадцать седьмого. Тебе не кажется немного странным, что он этого не помнит?

— Милая, я не знаю. Он переживает из-за разрыва отношений и ресторанного дерьма, возможно, ошибся с датами.

— Наверное, но потом он исправился и сказал «тринадцатое». Дело в том, как

он это говорил. Странно, — отвечаю я, просматривая сообщения, связанные с этими датами. — И будто в машине по дороге на мероприятие говорил, что лишь ресторан для него единственный смысл в жизни. Но клянусь, такого не было.

— Милая, Слоан, я люблю тебя. Я люблю тебя больше всех на свете, родная, но он, возможно, не до конца помнит все детали. У него явно крыша поехала, если он решил тебя бросить, кто знает, что у него в башке, а?

Ларк продолжает говорить, объясняя все разумные теории о том, почему он мог сказать это.

Но я не слышу ни слова, когда спихиваю кота со своих колен и поднимаюсь на ноги.

Потому что смотрю на сообщение, которое отправила ему в конце марта, в тот же день, когда он позвонил и попросил меня пойти с ним на церемонию награждения.

Как думаешь, на этом торжестве будет фуршет с мороженым? Если да, то лучше сказать им, что ты любишь только свежевыжатую сперму.

Моя кровь превращается в осколки льда.

Я помню, как держала белую ванночку в руках на кухне Торстона, когда читала Роуэну этикетку с ингредиентами.

С десятого по тринадцатое апреля.

Я помню, что он сказал по дороге на торжество. Помню это так же ясно, как тепло поцелуя, которым он прижался к моей шее в вестибюле, и покалывание электричества на коже, когда он взял меня за руку, лежащую на кожаном сиденье в машине.

«Хоть что-то нормальное в ресторане», — сказал он мне. «Что-то неизбежно идет не так. Просто… в последнее время кажется, что это слишком часто случается».

Ларк все еще разговаривает, когда я твержу:

— Мне пора, — а затем отключаю звонок.

Пальцы холодеют и немеют, когда я открываю приложение для камеры, которую установила на кухне ресторана.

Желудок сжимается, когда я рассматриваю происходящее на экране.

— Нет… — слезы застилают глаза. — Нет, нет, нет…

Хватаюсь за сердце, которое разбивается вдребезги во второй раз. Кровь отхлынула от конечностей. Края зрения темнеют, и я крепко зажмуриваюсь. Крик боли срывается с моих губ, колени подгибаются, телефон выпадает из руки. Знаю, что ужас, который я сейчас видела, реален. Но нет времени разваливаться на части.

А если ты не успеешь?

Я не отвечаю на этот вопрос. Не могу. Единственное, что я могу сейчас сделать, — это попытаться.

Проглатываю острую боль и беру себя в руки, один раз обойдя комнату. Мой взгляд падает на кожаный футляр, где я храню свой скальпель среди карандашей и ластиков.

Трясущимися руками беру телефон и набираю номер неизвестного абонента, контакта, чье имя я никогда не вводила

в свой телефон. Он отвечает после второго гудка.

— Леди-паук, — говорит Лаклан. — По какому случаю?

— Мне нужна услуга. Срочно, — отвечаю я, хватая свой кейс с приставного столика и направляясь к двери. — У тебя есть время, пока я бегу двенадцать кварталов.

— Звучит забавно. Обожаю, когда мне бросают вызов. Что нужно?

— Я расскажу тебе все, что знаю, — говорю я, уже спускаясь по лестнице. — А ты дашь мне все, что сможешь найти о Дэвиде Миллере.

22

ТОНКОСТЬ

РОУЭН

Острый край овощерезки прижимается к внутренней стороне моего предплечья между веревками, которыми я привязан к стулу. Мои ладони обращены вверх, сжатые в кулаки, короткие ногти впиваются в кожу, я готовлюсь к боли, которую уже перенес, и к той, что еще впереди. Прерывистое дыхание вырывается из моей груди, и я стискиваю зубы. Знаю, что сейчас произойдет. Кровь уже льется из двух других ран, и на этот раз он полон решимости сделать идеальный надрез.

Он вонзается в мою кожу и отделяет ее.

Я подавляю крик, когда Дэвид опускается, чтобы противостоять моей тщетной борьбе, и проводит овощерезкой по локтю, срезая тонкую полоску кожи. Бросает окровавленный инструмент на разделочный стол, рядом с пистолетом.

Затем безжалостным рывком отрывает лоскут кожи с руки, и звук моего горестного крика наполняет комнату.

— Знаешь, у Торстена я развил вкусы, — говорит Дэвид, наклоняясь ближе, занимая все пространство в поле моего зрения. Он хватает меня за волосы одной рукой и запрокидывает голову назад, улыбаясь мне сверху вниз. Его некогда пустые глаза больше, блять, не пустые. Они ненасытны. И они направлены на меня. — У тебя нет?

Кровь стекает по его пальцам из кожицы, зажатой между ними. Я ерзаю на стуле, но не могу вырваться.

— Всего лишь маленький кусочек, — говорит он.

Я плотно сжимаю губы. Сдавленный рык протеста вибрирует в моем горле, когда он размазывает окровавленную кожу по моим губам.

— Не хочешь?

Его фальшивая гримаса превращается в ухмылку рептилии.

Язык Дэвида проскальзывает между зубами, он кладет туда кожицу, как вуаль, демонстрируя мне. Обхватывает губами, торжественно улыбаясь.

Затем засасывает ее в рот.

Глаза закрывает, медленно жует, словно смакует каждый кусочек, перекатывая между зубами.

От его громкого глотка у меня сводит желудок.

— Деликатес. Большая редкость, — он отворачивается к столу и тащит бутылку вина «Пон-Неф» через стойку. — Знаешь, что еще встречается редко?

Мой ответ — прерывистое дыхание.

— Такая девушка, как Слоан, — говорит Дэвид.

Меня дико тошнит.

Я никогда, никогда не чувствовал ничего подобного. Как будто у меня в животе пустота. Как будто я провалился в нее. Беспомощный. Отчаянный. Этот взгляд в ее глазах, когда я сказал, что не люблю ее, преследует меня с каждым вздохом. Эти чертовы слезы разрывали меня на части.