Память (Братья)
Шрифт:
– Осторожнее!
Она встала с диванчика и, обойдя сидящего на табурете Вадима, сделала шаг к двери. Он тут же схватил ее за руку.
– Ты куда?
– Веник и совок в туалете, пойду принесу.
– Сиди, я сам, – Вадим поднялся и, отодвинув ее в сторону, открыл кухонную дверь.
– Стоять! Лицом к стене! Руки! Ноги шире! – раздался звук защелкнувшихся наручников и в кухню вошел Борин.
Маринка сидела и тупо смотрела на растекшуюся на полу лужицу. Ее съежившейся фигурка вызвала в Борине такое острое чувство жалости, что он растерялся.
– Мариш, все кончилось. Он в наручниках.
– Спасибо, дядя Леня, – она говорила тихо и равнодушно. Таким же равнодушным взглядом она осмотрела стол, и ее взгляд остановился на приготовленных Вадимом бутербродах. Неожиданно она жадно схватила кусок, намазанный маслом и торопливо, словно боясь, что у нее могут отнять эту еду, откусила
– Врача, живо! – он уже догадался, что у Маринки сильнейший шок и, что если не вывести ее из этого состояния в ближайшее время, последствия могут быть самые плачевные. Тем более, учитывая ее положение.
– Лень, ты что кричишь? Что с Маринкой? – Лялька и его жена Даша хором набросились на Борина с вопросами.
– Займитесь Маринкой, у нее шок.
Лялька первая вошла в кухню и остановилась, наткнувшись на лихорадочно – веселые глаза племянницы. Маринка, повязав фартук, ловко резала хлеб. Куски у нее получались ровные и тонкие. Коротко пискнул электрический чайник. Маринка залила кипяток в чашки с заваркой и сделала приглашающий жест рукой.
– Вот, чай готов. Очень хочется есть, садитесь, теть Ляль. О, тетя Даша! Как хорошо, что вы пришли! Давайте чай пить! – Маринка суетилась около стола, пододвигая оторопевшим теткам блюдо с красиво уложенными нарезками. Сама она то и дело откусывала от бутербродов, складывая остатки на тарелку. Там уже горкой лежали понадкусанные колбаса, сыр и булки. Ляля и Даша тревожно переглянулись.
– Вот и мамусик пришла! – Маринка весело чмокнула мать в щеку. Галина побледнела. Что только она не передумала, пока ехала в такси из больницы домой! После звонка Ляльки она чуть не сошла с ума, переполошив при этом не только Беркутова, но и привычного ко всему Березина. Мысленно моля Бога о том, чтобы с Маринкой ничего не случилось, она настраивала себя на то, что может увидеть ее и без сознания, и бьющуюся в истерике и даже раненую этим уродом. Сжимая кулаки от ненависти к совсем незнакомому мужику, который посмел тронуть ее дочь, она кляла его самыми последними словами. Она была готова ко всему. Но только не к такому. Ее дочь, веселая, с порозовевшим личиком, играла роль гостеприимной хозяйки. Галине на миг даже показалось, что ничего страшного и не произошло. И, что она не видела этот полный злобы взгляд пойманного волка у того кавказца, которого у нее на глазах молодые опера сажали в милицейский УАЗик. И Борин не испугал ее до потери пульса своим торопливым рассказом, при этом бестолково стараясь подготовить ее к встрече с дочерью. Только посмотрев на Ляльку и слишком серьезно насупленную Дашу, Галина поняла, что дело совсем плохо. И испугалась по – настоящему.
Вдруг Маринка схватилась за живот, и резко согнувшись пополам, с громким криком присела на корточки. Все трое кинулись к ней. В этот момент в кухню вошла женщина в белом халате, а за ней – молодой парень с чемоданчиком в руках. Решительно вытолкав из кухни Ляльку и Дашу, врач подняла с пола уже тихо постанывающую Маринку. Все лицо девушки было покрыто бисеринками пота.
– Она в положение, доктор.
Врач обернулась к санитару.
– Сергей, носилки, быстро!
Врач набрала номер на сотовом телефоне и коротко бросив «готовьте операционную», повернулась к Галине.
– Вы мама? Поедете с нами?
– Да. Да, конечно. Что нужно взять?
– Документы. Остальное потом подвезете. Будем госпитализировать.
Галина молча кинулась в комнату. Уже в машине, держа ослабевшую от боли дочь за руку, она повторяла про себя, как молитву: «Господи, не дай моей дочери страданий. Если ей будет плохо из – за этого ребенка, пусть он не родится, я очень прошу, Господи!»
Глава 46
Это ничегонеделание его почти доконало. Не имея возможности управлять своим непослушным телом, он никак не мог заставить спать свой вполне действующий мозг. Видимо вся энергия, предназначенная в его жизни для поддержания всего организма в рабочем состоянии, сейчас обрушилась на его голову. Мысли, словно бешено скачущий табун лошадей, не давали ему лишний раз погрузиться в сладостную дремоту, заставляя его думать, думать и думать. Обо всем. Больше всего его донимали воспоминания о детском доме. Вот и сейчас, вспомнив о неоконченных делах в настоящем, он невольно вернулся к началу, к тому дню, когда впервые возникло желание найти и растоптать жизнь тому, кто погубил его маму. То, что этот человек являлся его биологическим отцом, не останавливало его. Наоборот, от мысли, что этот гад бросил без помощи беременную от него девушку,
Если бы Леся тогда не приехала к нему в детский дом, не повторила рассказ отчима про то, как его мать Сулико появилась у них в селе, он бы просто хранил фотографию отца и мамы как память. Разыскав племянника после того, как сама окончила школу и поступила в швейное училище, Леся привезла ему пакет сладостей и рубашку, сшитую собственноручно, на глазок. Рубашка оказалась велика, но у Вани никогда не было собственных вещей и, поэтому он, бережно завернув подарок в газету, спрятал сверток под матрац. Половину печенья и конфет он, повинуясь правилам, отдал старшим пацанам, остальное они с Петькой съели, сидя на бревнах около котельной. Леся стала настоящей красавицей. Но, во взгляде ее, подросший и уже много что понимающий Ваня, увидел только усталость и покорность судьбе. Так же смотрели на мир и две девочки из старших, остающиеся на ночь в котельной с Котом и его дружками. Леся жила в общежитии при училище, работала в ателье и по вечерам ходила на занятия. Как бы невзначай, Леся спросила его про фотографию. Ваня пожал плечами, мол, лежит в тумбочке и лежит себе. Тогда Леся и рассказала ему о маме Сулико и этом Щеглове. «Может, ты захочешь его найти, Ваняша? Все – таки родной отец!» – Леся сказала это, явно желая племяннику лучшей доли, чем жизнь в детском доме, да и он поначалу загорелся этой идеей – разыскать родственников. С чем и пришел к Матрешке. Жалостливо посмотрев на мальчика, она пододвинула ему стакан с компотом и сладкую булочку, и вздохнула. «Я уже посылала запросы, Ванечка. Пыталась отыскать твоего отца по фамилии на фотографии. Из воинской части в селе Гуданай прислали его адрес в городе, откуда он призывался. Но по этому адресу ни он, ни его родственники уже не проживают. На, держи», – она протянула ему бумажку, – «Там твой отец жил до армии». Ваня посмотрел на четкие буквы. «Спасибо, я пойду», – бумажку он прикрепил к фотографии, прошив их толстой ниткой.
Он хранил это слишком долго, ничего не предпринимая. И все это время в нем зрела ненависть к этому человеку. Если он и хотел его найти, то только не для того, чтобы назвать папой, нет! Он долго не мог придумать, чтобы такое сотворить с ним, чтобы сделать больно, очень больно. А когда придумал, нашел и увидел то, что когда – то было Щегловым, ничего не сделал. Вернее сделал, но не то, что собирался. Оплатил уход за немощным, выжившим из ума стариком. Вот так отомстил…
Может быть потому, что не смог добить отца, он занялся его вторым сыном. То, что Беркутов его брат, он почти не сомневался с самого начала, когда впервые увидел его в репортаже о взрыве в метро. Он, Дубенко, по сути, увидел в том себя, только десятком лет раньше. Узнав его фамилию, он немного растерялся. А когда понял, что Беркутова, похоже, брошенного в младенчестве все тем же Щегловым, усыновили, позавидовал ему. Зачем он велел Стрельцову дальше собирать о нем информацию, он и сам не знал. Желание отыграться на братце со временем пропало, а любопытство, как и чем тот живет, осталось. Однажды, когда боль уже совсем его достала, он, проглотив очередную пилюлю, вдруг подумал, что хорошо бы встретиться с Беркутовым. Он тогда медленно повторил слово «брат», словно пробуя его на вкус и примеряя его на себя. Он всегда был один. А тут б-р-а-т! Кровь – то одна!
Теперь он лежит на этой проклятой койке и бесится оттого, что не может довести начатое дело до конца. До встречи с братом. И еще одно чувство, непонятное и тревожащее, он испытал совсем недавно, когда узнал про покушение на Беркутова. Испугался. Но не за себя. За младшего. Вот такое новое для него, Дубенко, чувство.
Он опять попытался дать команду своей руке. «Двигайся хоть ты, наконец!». Горько рассмеявшись сам над собой, он покосился на капельницу. «Скорее бы пришла эта старая ворона. Совсем меня забросила». Он и сам не знал, зачем ждет Антонину: то ли в очередной раз услышать, что он не умирает, то ли просто заглянуть в ее растерянные от его откровенного хамства глаза.
Глава 47
Звонок ее удивил. Последний раз Матвей Роговцев звонил в прошлом году, когда консультировался по поводу недуга одного героя его будущего очерка. Антонина тогда откровенно призналась, что ее пытались заставили выдать тому липовую справку. Помогать, пусть даже и высокому милицейскому чину, уйти от уголовной ответственности, она не собиралась. Роговцев своей публикацией добился – таки, что этого начальника РОВД судили. По пустякам Матвей звонить не будет. Но что такое мог натворить Дубенко, что он им интересуется? Попробовать поговорить с ним? Ничего, кроме грубостей, она в ответ не услышит, в этом она была уверена. «Дождусь Роговцева, а там посмотрим», – решила она.