Память Крови
Шрифт:
Да, у этого перстня была особая история, операм хорошо известная.
В большой семье старая свекровь узнала, что рак у нее и дни последние сочтены. Вернувшись из больницы, чтобы умереть дома, женщина взяла свою сберкнижку, на которую они с покойным мужем тридцать лет складывали честно заработанные деньги и молча куда-то ушла. А вернувшись через два часа, подарила своей невестке бесценный перстень. За своих внуков — главную отраду и продолжателей рода.
Через неделю после ее смерти, Фома, забравшись в чужую квартиру, украл последнее благословение этой замечательной старухи.
— Монеты серебряные — это память о родителях. У нас на национальные платья
(- Ну надо же! И свою мать припутала, чтобы дела свои жабские прикрывать! Попрошу следователя, чтобы он на очной ставке с тем мужиком, у которого Фома коллекцию спер, дал ему возможность с тобой на темы нумизматики побеседовать. Жаль, что можно только устно…)
Так и шел этот «разговор».
Фарида продолжала тарахтеть, как старый дизель. Другие работницы бухгалтерии, вначале кинувшиеся было защищать сослуживицу, теперь либо, покраснев от стыда, прятали глаза, либо, заворожено приоткрыв рты, следили за руками молчаливо действующего Гопы. А из черной пасти служебного сейфа, ненасытного, как и его владелица, все появлялись и появлялись новые сокровища. Десятки золотых и серебряных перстней, цепочки, монеты, обручальные кольца, камни и переломанные оправы вскоре заняли всю поверхность старенького конторского стола…
В двух кварталах от старого дальстроевского здания, в котором не покладая рук трудился Жорка, тоже шел обыск.
Молодая симпатичная женщина так же, как Фарида, вдохновенно сочиняла биографии многочисленных костюмов, платьев, сапог, столовых сервизов, фигурок и композиций из моржового клыка, извлеченных из двух огромных, уже приготовленных к перевозке чемоданов. Но энергичный и подвижный Михалыч, пригласивший в качестве понятых пожилую семейную чету из соседней квартиры, не отмалчивался, как коллега.
— Ага, а эти иконы тебе прабабушка подарила…после того как сперла их с Гагарина, 23… Светка! Оно тебе надо? Я сейчас все твое вранье в протокол занесу и пойдешь, как укрывательница заведомо похищенного. Вот поедем после обыска с этим барахлом в управу, там и поговорим. Не спеши себе петлю на шею натягивать.
— Как, в управу? А дочка?
— О дочке раньше надо было думать. Сегодня мы ее куда-нибудь в детское учреждение определим. А дальше от тебя зависит, где она воспитываться будет: при маме или в детдоме…
— Никуда я не поеду!
— Поедешь. И помолчи пока. Подумай лучше, повспоминай. Тебе много сегодня нужно будет вспомнить.
«Выставка» была оформлена, как в хорошем музее. Иконы, драгоценности, резная кость разместились на стендах и полках, очищенных от книг.
Одежда и обувь аккуратно разложены на письменных столах.
На отдельно стоящем журнальном столике — паспорта, водительские удостоверения, военные билеты, сберкнижки.
Все эти вещи ждали официального опознания своими владельцами.
Но первыми посетителями «выставки» стали не потерпевшие.
Когда опера ввели Фому в кабинет, то не одна минута потребовалась ему, чтобы справиться с приступом удушья, мгновенно сдавившего грудь. Наконец, дурная иссиня-багровая кровь отхлынула от его лица и намертво стиснутые зубы смогли разжаться. Фома хрипло перевел дыхание и выдавил из себя только одно слово:
— Умеете…
В небольшом кабинете на третьем этаже УВД, за старым, видавшим виды столом сидел сухощавый черноволосый человек. Его глаза скользили по строчкам документов, лежащих перед ним аккуратной стопкой. Время от
Да, интересная получалась картина: у сорокапятилетней, чрезмерно полной и отнюдь не симпатичной учительницы музыки постоянно умирали сожители. С одной стороны — что здесь такого, дело житейское. А с другой: не успел один повеситься при очень странных обстоятельствах, как другого нашли расчлененного на куски и разбросанного вдоль лесной дороги. Преступление так и не раскрыли…
Когда последний прочитанный лист, перевернувшись, лег направо к своим собратьям, на столе лежала точно такая же аккуратная стопка, как и вначале. Черноволосый педантично проверил, не нарушена ли последовательность документов, поместил их в картонную обложку и, позвонив в канцелярию отдела уголовного розыска, попросил занести специальный станок, шило и суровые нитки.
Сергей Иванович готовился шить очередное дело. Шить обстоятельно, аккуратно и надежно. Как положено Мастеровому.
Янек
— Ну вы даете, прямо выставка достижений воровского хозяйства! — Игорь с восторгом покрутил головой.
И действительно, есть на что посмотреть. В тесном кабинетике, на двух притертых друг к другу столах, за которыми обычно впересменку работали четыре сыщика, поразложены столовые и чайные сервизы, наборы вилок, ложек, ножей, шапки из всех мыслимых мехов, инструменты, хрусталь, шубы. Не поместившись на столах, в углу нахально развалился задний мост от УАЗика, казавшийся в этой тесноте деталью от БЕЛАЗа. Крылья и крышки капотов от «Жигулей» скромно выстроились вдоль стен. А запчасти помельче неплохо чувствовали себя под столом, по-родственному прижавшись к трем бутылкам дорогих коллекционных коньяков. Еще более красочной делали картину несколько шведских порнографических журналов с отличными фотографиями. Было очевидно, что эти вещественные доказательства изучались операми наиболее тщательно. Один из журналов был раскрыт на плакатном вкладыше полуметровой длины с изображением веселой девчонки, расправлявшейся сразу с тремя блондинистыми кавалерами. Из другого — торчал бланк протокола допроса, который сыщики, очевидно, использовали вместо закладки.
— Здесь только часть: то, что Янек смог отдать, — сдержанно улыбнулся Саня, — по прикидке, тысяч на сорок. А полный ущерб уже за сотню перевалил.
Игорь удивленно присвистнул. В конце восьмидесятых — начале девяностых годов зарплата в пятьсот рублей даже на Колыме считалась вполне приличной. Человек, за годы тяжкого труда скопивший десять тысяч, считал себя богачом и мог рассчитывать на благоустроенную старость практически в любом «материковском» городишке. С двадцатью — можно было смело штурмовать Москву или Ленинград. Но Саня не приукрашивал. Подтверждение его слов было более чем наглядным. Да и не в Сашкиных привычках стегать языком зазря.
Среди веселых, разговорчивых и нарочито небрежных в манерах сыщиков он заметно выделялся своей щепетильной аккуратностью, сдержанностью в жестах и словах. Среднего роста, худощавый, но хорошо сложенный, он был очень похож на Арамиса из отечественного мюзикла про трех мушкетеров, только без бородки и модно подстриженного «под ветерок». Поповской слащавости во взоре тоже не было, взоры у него были вполне сыскные: быстрые, как уколы шпаги, и цепкие, как рыболовные крючки. И фамилия подкачала. Совсем не французская у него была фамилия, совсем не аристократическая и даже не очень редкая: Петров.