ПАПАПА (Современная китайская проза)
Шрифт:
Зубы у Хэйхая были острые, на запястье девушки осталось два глубоких следа. Клыки у него были как два шила, и эти два шила оставили две кровоточащие ранки. Каменщик подошёл помочь и, достав мятый носовой платок, хотел перевязать запястье девушки. Она оттолкнула его и, не глядя в его сторону, наклонилась, загребла горсть земли и положила на рану.
«Там же микробы!» — испуганно воскликнул каменщик.
Девушка вернулась к камням и, отыскав своё место, села. Она смотрела на рябь, которая, не переставая, бежала полосками по воде. К камням она не притронулась.
«Смотри, ещё одна спятила», «Да, Хэйхай, должно быть, колдун!» — шептались между собой женщины.
«Хэйхай, уйди с глаз моих, сукин сын. Даже собака не будет кусать руку, которая её
«Слепая собака! — каменщик, бранясь, влетел в пролёт. — Кто это сделал? Ну, говорите, кто?»
Но на него никто не обращал внимания. Чёрный дым в пролёте рассеялся, в печи горел огонь, раскрасневшийся от жары старый кузнец длинными щипцами доставал из печи раскалённое добела зубило. От кончика молота с шипением разлетались яркие искры. Он положил зубило на наковальню, маленьким молоточком постучал по краю наковальни, наковальня ему ответила звоном. Его левая рука ловко орудовала длинными щипцами. Зажав ими зубило, он поворачивал его, а маленьким молоточком в правой руке быстро по нему стучал. Куда опускался его маленький молоточек, туда тотчас же ударял восемнадцатифунтовый молоток одноглазого кузнеца. Гладильный молот старого кузнеца работал стремительно, как петух, который клюёт зёрнышки, кувалда молодого кузнеца не отставала от него ни на шаг, разгоняя по пролёту горячий воздух. На фоне ошеломляющего грохота от молота в разные стороны разлетались искры, попадая на клеёнку, намотанную на пояса и ноги кузнецов, от них, шипя, шёл белый дым. Одна искра попала на голую кожу Хэйхая, и он скривил рот, обнажив два ряда белоснежных зубов, острых, как у волчонка. От ожога на животе появилось несколько волдырей, но он как будто не чувствовал боли, лишь в его глазах загорелись два беспокойных огонька. Его худые плечи поднялись, шея втянулась, скрестив руки на груди, он ладонями с силой зажал рот и подбородок, сплюснув нос.
Затупившееся зубило стало острым, цвет начал тускнеть: из ярко-красного он становился серебристо-белым. На землю осел слой серой железной стружки, от стружки загорелось несколько травинок, от них лениво пошли струйки белого дыма.
— Кто меня облил, мать вашу? — выругался каменщик, глядя в упор на молодого кузнеца.
— Ну, я облил, и что? — сказал лоснящийся с головы до ног от пота молодой кузнец, картинно наклонив голову и опираясь обеими руками на ручку кувалды.
— Ты что, ослеп?
— Ослеп на один глаз, как видишь. Старик выливал воду, а ты как раз шёл, считай, что тебе повезло.
— Говори правду!
— А в наше время у кого кулак больше, того и правда, — молодой кузнец поднял кулак, на его руке заиграли мышцы.
«Ну, давай, одноглазый! Кто-то сегодня и на второй глаз ослепнет». — Каменщик, пылая гневом, подался вперёд, но тут старый кузнец как будто нечаянно сделал шаг вперёд и толкнул его. Каменщику вдруг показалось, что в глубоко запавших глазах старика что-то сверкнуло, будто подавая ему какой-то знак, и он тут же почувствовал, как его тело обмякло. Старый кузнец приподнял лицо и, как ни в чём не бывало, стал напевать строчку из какой-то то ли оперы, то ли песни: «Люблю тебя, прекрасный мой воин, ты знаешь стихи. Мы много скитались, и домом нам было чистое поле. Мы повидали немало беды…»
Едва старый кузнец пропел эти строки, как песня тут же оборвалась, и грустная концовка утонула где-то у него в животе. Он взглянул на каменщика и, опустив голову, пошёл охлаждать только что заточенное зубило. Перед этим он, закатав рукав на правой руке, опустил руку в ведро с водой, проверяя температуру. На его предплечье показался тёмно-фиолетовый шрам, он был округлой формы и выпуклый в центре, и хотя этот шрам вовсе не походил
…Глаза ребёнка болели, кожа головы пылала, словно в огне. Он встал с места Цзюйзцы и побрёл в пролёт к кузнечной печи. В пролёте было темно, он на ощупь сел на раскладной стул старого кузнеца, на него напала слабость, обгоревшие руки пылали, он положил их на холодную каменную стену и поскорее ушёл в свои мысли, вспоминая о том, что было на днях.
Три дня назад старый кузнец отпросился сходить домой за ватником и постелью, сказав, что в его возрасте уже нужно беречь ноги, поэтому он не хочет каждый день бегать домой, а так он у печки сделает себе постель, и ему будет тепло. (Хэйхай поднял голову и посмотрел на постель старого кузнеца. С северной стороны пролёт уже забили досками. Сквозь щели в досках пробивались лучи света, освещая замасленный ватник и облезший матрац из собачьей шерсти, которые принёс старик.) Когда старый кузнец ушёл домой, молодой остался за главного. В то утро, войдя в пролёт, он выпятил грудь, выставил живот и, красуясь, сказал: «Хэйхай, растапливай печь, старый хрыч свалил, вдвоём будем работать».
Хэйхай, не шелохнувшись, смотрел на него.
«Чего уставился, чертёнок! Думаешь, я не сумею? Я около этого старого хрыча вот уже три года кручусь, все его штучки знаю наизусть», — сказал кузнец.
Хэйхай стал нехотя разжигать огонь. Молодой кузнец что-то самодовольно мурлыкал себе под нос. Он засунул в топку несколько зубил, которые не успели вчера заточить. Печь раскалилась, освещая красным светом чёрное лицо Хэйхая. Вдруг молодой кузнец, рассмеявшись, сказал: «Хэйхай, да ты, братишка, весь в шрамах, косишь под красноармейца?»
Хэйхай ещё сильнее стал качать меха.
«Что-то давно не видать твоей ненормальной мамочки. Ты ж тяпнул её, наверное, обиделась на тебя, щенок? Ну, скажи, как на вкус её ручка? Кислая или сладкая, а? А тебе, сученыш, везёт, я смотрю. Если бы мне перепала такая беленькая нежная ручка, я б её грыз, как огурец».
Хэйхай поднял длинные щипцы, захватил ими раскалённое зубило и бросил на наковальню.
«Ух ты, сынок, ловко!»
Молодой кузнец выбрал молоток среднего размера, поменьше кувалды, но побольше гладильного молоточка, и, взяв в одну руку щипцы, а в другую — молоток, с силой стал стучать. Хэйхай замер. Молодой кузнец был силён и стучал молотком так, что только искры летели, кончик зубила стал острым, как заточенный карандаш. Хэйхай печально посмотрел на маленький молоточек старого кузнеца. Молодой кузнец взял щипцами заточенное зубило и опустил в ведро с водой, чтобы охладить. Его движения точь-в-точь повторяли движения старого кузнеца. Хэйхай отвернулся, и его взгляд вновь остановился на молоточке, лежавшем рядом с наковальней, его деревянная рукоятка была гладкой и блестящей, как рог быка.
Молодой кузнец, ловко управляясь, вскоре наточил больше десятка зубил. Довольный собой, он сел на раскладной стул старого кузнеца и стал скручивать папиросу. Скрутив, он сунул её в зубы и велел Хэйхаю дать ему прикурить от раскалённого докрасна уголька.
«Ну что, сынок, видел? Мы и без старого хрена справляемся».
Пока молодой кузнец любовался собой, к нему пришли каменщики, которые только что забрали отремонтированные зубила.
«Кузнец, ты как их закалял? У зубил концы или отвалились, или погнулись, мы ими камни обрабатываем, а не доуфу! [55] Не берись за гуж, коли не дюж. Пока старый кузнец не вернётся, даже не вздумай прикасаться к нашим зубилам!»
55
Доуфу — один из традиционных пищевых продуктов Китая, готовится из соевых бобов.