ПАПАПА (Современная китайская проза)
Шрифт:
Ветки крутика, растущего на дамбе, переплетаясь, тянулись к нему. Раздвигая рукой ветки, он стал бочком подниматься наверх. Его рука касалась влажных ветвей и коробочек с вызревшими семенами, от которых шёл терпкий запах. Вдруг его нога наступила на что-то мягкое и тёплое. Раздался шум. У него промелькнула мысль, что это могла быть перепёлка. Тут же испуганно вспорхнула перепёлка и чёрным камешком улетела в джутовое поле за дамбой. Он с досадой пощупал ногой место, где только что сидела перепёлка. Там было сухо, лежал слой соломы, на траве ещё сохранилось тепло птицы. Стоя на дамбе, он услышал, как его звали девушка и каменщик. Он стукнул по ведру, и голоса затихли. Тут он услышал журчание воды в реке. Со стороны деревни раздался пронзительный крик совы. Его мачеха боялась двух вещей: грома
— Ты куда отправил Хэйхая? — взволнованно спросил каменщик молодого кузнеца.
— А ты чего переживаешь? Не твой же сын! — сказал кузнец.
— Где Хэйхай? — спросила девушка, глядя в единственный глаз кузнеца.
— Подожди немного, он пошёл за бататом. Не уходи, сейчас запечём батат, — уже другим голосом сказал молодой кузнец.
— Ты его отправил воровать?
— Что значит «воровать»? Если домой себе не отнёс — воровством не считается, — уверенно сказал кузнец.
— А чего ж ты сам не пошёл?
— Я его наставник.
— Чушь!
— Ну, чушь так чушь, — сказал кузнец, сверкнув глазом, и прокричал в темноту: — Хэйхай, мать твою, где ты ходишь? Уже, наверное, до Албании дошёл?
Хэйхай шёл боком, двумя руками держа ведро. Качаясь, он зашёл под мост, с ног до головы покрытый грязью, как будто носом пахал землю.
«Ох, сопляк, тебя только за смертью посылать! Ты чего припёр целое ведро, я ж тебе сказал накопать несколько штук, — упрекнул его молодой кузнец. — Иди, помой редьку».
«Ну, хватит им командовать, — сказала девушка, — иди, разводи огонь и запекай батат, а я пойду помою редьку».
Молодой кузнец взял батат и разложил по кругу рядом с углями, легонько потянул меха. Цзюйзцы принесла редьку и положила на чистый камень. Одна маленькая редька скатилась и упала в железную стружку прямо к ногам каменщика, он нагнулся, чтобы её поднять.
«Давай сюда, я ещё раз помою».
«Не надо, нам и пяти будет достаточно», — сказал каменщик и положил редьку на наковальню.
Хэйхай подошёл к мехам и взял у молодого кузнеца рычаг кузнечного меха. Молодой кузнец, бросив взгляд на девушку, сказал Хэйхаю: «Передохни. Что, чёрт возьми, руки чешутся? Ладно, держи. Тогда не жалуйся, качай помедленней, чем медленнее, тем лучше, не то батат сгорит».
Каменщик и Цзюйцзы сидели рядом у западной стены пролёта. Молодой кузнец сел позади Хэйхая. Старый кузнец сидел на настиле лицом на юг, его трубка давно погасла, но он всё ещё держал её, опершись на колени.
Была уже глубокая ночь. Хэйхай аккуратно качал меха, ветер от мехов напоминал сопение младенца. Плеск воды, доносящийся с реки, становился всё громче, как будто обретая форму и цвет, можно было ощутить его запах и увидеть силуэт. Речная отмель была еле видна, казалось, что по ней, ступая по песку мягкими лапами, крадётся какой-то зверь, издавая звук, хрупкий, как пёрышко, пронзающий длинными тоненькими серебристыми ниточками отчётливый плеск воды. С джутового поля севернее шлюза раздавался шорох: стебли джута, раскачиваясь, сталкивались друг с другом, всё никак не затихая. На всей строительной площадке осталась гореть только одна газовая лампа. Насекомые, которые прежде летели на свет других газовых ламп, некоторое время пребывали в замешательстве и теперь слетелись на свет лампы у кузнечной печи, с шумом ударяясь о стеклянный плафон. Каменщик подошёл к лампе и закрутил газовый вентиль, лампа, вздохнув, выпустила воздух. В стеклянном плафоне образовалось отверстие, туда заползла
Пролёт наполнился запахом запечённого батата. Молодой кузнец один за другим перевернул их щипцами. Аромат становился всё более насыщенным, и наконец они принялись есть батат и редьку. Они снимали с батата кожуру, и от него струйками поднимался белый пар, поочерёдно откусывая то холодную редьку, то горячий батат, они то ускорялись, то замедлялись, хрустели и причмокивали, у всех на носу выступили капельки пота. Молодой кузнец съел на одну редьку и два батата больше остальных. Старый же кузнец ни к чему не притронулся, сидя в углу, как каменное изваяние.
«Хэйхай, пойдёшь домой?» — спросила девушка.
Хэйхай, высунув язык, облизал с губ остатки батата, его живот выпятился вперёд.
«Твоя мачеха оставила тебе дверь открытой? — спросил каменщик. — Или пойдёшь спать в соломе?»
Хэйхай кашлянул. Он бросил кусочек кожуры от батата в печь, качнул меха. Кожура, свернувшись, загорелась. В пролёте запахло палёным.
«Ты чего там палишь, маленький ублюдок? — сказал молодой кузнец. — Оставайся здесь, я тебя усыновлю, будешь мне приёмным сыном и подмастерьем, будем вместе скитаться, со мной не пропадёшь».
Не успел молодой кузнец договорить, как в пролёте раздалась печальная надрывная песня. По телу каменщика пробежали мурашки: начало этой не то песни, не то оперы он уже однажды слышал.
Люблю тебя, прекрасный мой воин, ты знаешь стихи, Мы много скитались, и домом нам было чистое поле, Мы повидали немало беды…Старый кузнец оперся спиной на доски, которыми был забит пролёт, из щели дунул ветерок с джутового поля, задев несколько седых волос на макушке старика, и они слегка колыхнулись в такт языкам пламени, которые танцевали в печи. На его лице читалась безграничная печаль, две тонкие складки на щеках шевелились подобно земляным червям, глаза его горели, как два куска угля.
Наша любовь рассеялась, как прах, Не вспоминаешь ты теперь о тех годах, Когда с тобой мы вместе жили, Одну подушку на двоих делили, В жару стояла с опахалом, Зимой тебя я согревала, Ты был нектар моей души, Огнём, который невозможно потушить… Сановник важный ты теперь, И конь твой стал ещё резвей, И земли все теперь твои, Но нет там места для любви, Невестой я твоей была, Но позабыл ты про меня, Ох, и горька моя судьбинушка-судьба-а-а…Сердце девушки замерло, губы приоткрылись, глаза, не моргая, смотрели на слегка приподнятое, необычное лицо старого кузнеца и кадык на его вытянутой шее, который подпрыгивал, как шарик ртути. Грустная и трогательная мелодия осенним дождём полила плодородные земли в сердце девушки, но не успели слёзы выкатиться из её глаз, как мелодия стала устремляться всё выше. Разливаясь, она стала ещё прекраснее, ей показалось, что её сердце колышется на ветру, словно ветви ивы, и в то же время она ощутила лёгкое покалывание, которое шло от позвоночника к затылку. Её голова непроизвольно опустилась на плечо каменщика, она двумя руками перебирала пальцы на его грубой мозолистой руке, в её глазах блестели слезинки, её тело и душа утонули в песне старого кузнеца. Худое лицо молодого кузнеца вдруг озарилось ярким светом, он как будто увидел в этой песне своё будущее.