Paradisus
Шрифт:
«Еще бы – чтобы он сам стал кому-то звонить!»
Он не уходил. Просто стоял и смотрел на меня, заставляя мое лицо пылать.
«Папарацци» с мобильными телефонами – сущие ангелы по сравнению с этим
рентгеновским взглядом. Мне показалось, что этот человек видит меня насквозь,
знает все обо мне. Тоскливое изюминское детство, школу, где только и разговоров
– «вот закончу, и уеду отсюда». Робкий - первый и последний - поцелуй с
одноклассником
отпускать единственного ребенка в «порочную Москву», проваленные экзамены,
мошенническая работа в «Чистой Жизни».
Он спросил, как меня зовут. Я ответила.
– Игорь Матвеич, - представился он.
Игорь Матвеич… «Папик» - пришло на ум часто употребляемое Ольгой
словечко. Интересно, а Игорь Матвеич знает, что он – папик?
Он задал вопрос, нравится ли мне работать на «АвтоЛэнде», - я честно
ответила, что нет.
Игорь Матвеич помолчал, а потом вдруг сказал:
– Марина, ты не хочешь прокатиться со мной?
Внешне это выглядело легко и непринужденно, в полном соответствии с
имиджем волка ночи, но все же я уловила в его голосе едва ощутимое, - нет, не
дрожь, - колыханье.
Мгновение раздумья… Чего в нем было больше: страха (молодым
девушкам не следует куда-то ехать с незнакомым мужчиной), брезгливости
(несмотря на лоск богатства, Игорь Матвеич был стариком, и зубы у него были
фарфоровые), совестливости (все-таки, я была на работе)? Не знаю…
– Но мне нужно одеться… - проговорила я.
– Конечно, - засмеялся он. – Я подожду.
«Харлей» несся по вечернему шоссе, обгоняя автомобили. Сама скорость,
воплотившаяся в ветре, неслась навстречу мне, волосы развевались, хлестали по
щекам. Я вцепилась в спину Игоря Матвеича – от его куртки струился едва
уловимый аромат кожи, очень приятный. Радость, неуемное веселье переполняло
грудь так, что хотелось кричать. И я кричала.
– Йехууу!
Это была свобода, это был кайф, это была жизнь!
Впереди показался красный хвост пробки. Машины стояли намертво, их
водители проклинали на чем свет стоит черта, бога и мэра города. Но скоро их
внимание переключилось на «Харлея», ловко вальсирующего между стоящими
автомобилями, - мощный двигатель, низко сидящий байкер, девушка с
развевающимися волосами. И мне хотелось думать, вернее, я была уверена, что
это так, - вся пробка забыла о черте и мэре, и дружно принялась завидовать
волку ночи.
Затем, свернув по указателю «Рублево-Успенское шоссе», мы ели
гамбургеры в придорожном кафе, запивая их «натурино» - дорогущим
газированным напитком с
Заскочить в кафешку - эта идея пришла в голову мне - Игорь Матвеич
поддержал ее, но без энтузиазма. И гамбургер он ел осторожно, словно опасаясь
проглотить таракана.
Мы вышли из кафе, когда на небе зажглись первые звезды.
– Обожаю ездить по ночам, - крикнул Игорь Матвеич, повернув голову. –
Жаль только, что мы уже приехали.
«Харлей» замер у ворот высоченного забора из красного кирпича,
напоминающего кремлевскую стену. Игорь Матвеич посигналил, и ворота
отворились. Мы въехали во двор.
Замок с зубчатыми башнями темнел на фоне вечернего неба. Свет горел
лишь в одном из многочисленных окон. Мощеные дорожки бежали туда-сюда
вдоль клумб и статуй, теряясь в саду, светящемся китайскими фонариками. В
квадратном бассейне шевелилась темная вода, тени от нескольких лежаков были
длинны и изогнуты.
– Как прокатализь, Игой Матвеись?
Желтолицый пожилой мужчина с узкими щелочками глаз приблизился к
нам.
– Хорошо, Кейзуке. Лови!
Игорь Матвеич бросил ключи от «Харлея». Слуга их ловко поймал и
захихикал: «Кхи-кхи-кхи».
– Пойдем, Марина.
Мы двинулись по дорожке к дому.
– Кейзуке – японец? – шепнула я.
– Самый настоящий.
Вдруг Игорь Матвеич приостановился и … хлопнул в ладоши. Фонари – по
цепочке, один за другим, - стали вспыхивать перед нами, освещая ту или иную
часть двора. Черно-белый мир окрасился во все цвета радуги, приобрел плоть и
кровь! Голубая вода бассейна, зелень коротко постриженного газона, красные и
белые розы на клумбах, белизна и элегантные изгибы статуй, четкие линейки
дорожек, трогательная косолапость декоративных карликовых деревьев - все это
бросилось мне в глаза, через них просочилось в мозг, материализовало душу.
Мы вошли в дом, и то же самое: душа обрастает плотью, жажда остаться
здесь, среди золоченых статуй, огромных картин, мягкой мебели, стеллажей со
старинными книгами, кактусов и пальм в изумительных кадушках, плазменных
панелей и стерео колонок, искусно маскирующихся «под старину», столь сильна,
что дрожит сердце.
Навстречу спешила чернокожая женщина, - плотная, как ствол баобаба.
«Жена Кейзуке, - шепнул мне на ухо хозяин дома. – Она эфиопка».
– Мамаду, ужин подашь в гостиную.
– Хорошо, Игорь Матвеич.
Эфиопка говорила по-русски гораздо лучше своего мужа; голос у нее был
грудной и какой-то … уютный, заставляющий думать о горячих пирожках со