Паралипоменон
Шрифт:
Когда я вышла из Дома, Зухра и Вениамин, хотя и стояли близко, отступили, и руки их соединились мгновенно, как правая рука находит левую.
– Видели?
Я раздвинула давно уже потерявшие гибкость кусты акации.
Зухра вскрикнула.
– Могила!
– Здесь похоронен мой дедушка.
Пригоршнями я собирала сосновые иглы и кидала их за ограду, как делала моя мама.
Мы пошли в Липовую Аллею, и там по-прежнему свет лился с веток как мед в золотом истоке ее и в золотом конце, в середине же, под черно-зеленым
Там мы кололи орехи и ели их белые ядра, а потом медленно пошли вглубь, и Зухра находила грибы, похожие на янтарь.
На одном дереве вырезано мое имя. Только последние две буквы подернулись мхом. Я показала Зухре и сказала:
– Это вырезал мой отец.
Никто не знал, кто вырезал имя, оно появилось здесь до моего рождения.
Мы прошли всю Аллею, и Зухра набрала полкорзинки. На пересечении Липовой и Тополиной Аллей мы услышали шорох тележных колес в сухой, но еще не мертвой траве, и стук копыт в ритме тиканья часов верных, стрелки которых цифры с циферблата слизывают.
– Арба, - сказал Вениамин.
Мы увидели конопатую лошадь с губами, похожими на персик, и низкобортную длинную телегу. Чужой дед в кепке правил, трое чужих ребятишек валялись в пропахшем лошадью сене и грызли яблоки. Жеребенок и собака бежали следом. А за тополями, потом за Дорогой, Рябина так раскинулась, что грозди как розы топорщились и стояли.
– Ваша рогожка?
Дед выдернул из-под себя рубашку Вениамина и бросил в нас.
– А лапти тоже потеряли? Мы не видали, нет.
И мальчишка бросил в нашу сторону точеный огрызок.
Я не прокралась на незапертую террасу с ненужным ключом. Я вошла в калитку и мыла ноги под окном кухни, где за завтраком сидели они: бабушка кричала мне не слышно что, смеялась и замахивалась на окно половником, сверкая глазами и сережками что-то с лукавой улыбкой говорила сестра, и молча глядела мама. У нее были синяки под глазами. Я знала, что она никогда не простит мне, что я была там без нее.
ПАЛЬМОВЫЕ ВОЛОКНА
В коридоре было темно, и только бельевые веревки как пепельные витые жилы слабо светились надо мной. Меня встретил Вениамин. Он сказал:
– К нам Фатьма приехала. Злая такая, скорей бы ее бабушка забрала.
В спальне за столом сидела черная круглолицая девчонка, белую рыхлую руку она положила на стол и читала. Когда мы вошли, она взглянула на меня из-под шерстяных бровей и промолчала. Свет лампы делал страницы книги желтыми, как песок, и тени лежали на них волнами барханов.
– Садись, Надь, - сказала Зухра, - я сейчас чай приготовлю. Фатьма, будешь чай?
– Нет.
– Я буду!
– сказал Вениамин.
– Ты иди отсюда. Не видишь - здесь взрослые. А ты будешь?
– Давай, - сказал Юсуф.
Он упал на кровать, выщипнул из подушки перышко и, протянув
На улице темнело. Черные деревья были нарисованы на густо-синем окне, а за ним - ничего. Ночная бабочка с пылью на крыльях вскарабкалась в приоткрытую форточку и заскользила вниз по стеклу, то ли сбегая, то ли падая. Я села возле колен Юсуфа. Теперь я видела Фатьму в профиль и рыжее как огненный язычок перо у ее шеи.
– Пожалуйста, прекрати!
– сказала Фатьма.
Юсуф спустил ноги с кровати.
Вениамин залез в мое кресло и грыз ногти.
– Ты уйдешь отсюда или нет?
Юсуф схватил брата и унес его, утонув вместе с ним в складках дверной занавеси. Вениамин рычал как львенок, братья возились в зале, и я впервые услышала, что они говорят по-таджикски. Складки занавеси уже не качались. Они стали неподвижными, как колонны. Я спросила Фатьму:
– Что ты читаешь?
– Коран.
Я подумала: "Не одинока ли я?". Бабочек в спальне стало больше. Две прилепились на стену, под потолком, а одна с легким однообразным шумом кружила возле лампы, иногда ударяясь об нее маленьким тельцем и отлетая к потемневшему окну, вдруг отражаясь в нем.
Вошла Зухра, она принесла зеленые пиалушки и заварной чайник на подносе; а за ней - Юсуф с большим жестяным чайником. Мы пили красный как дерево чай. Юсуф хлюпал, держа пиалу на растопыренных стройных пальцах. Фатьма взглядывала на него, вскидывая стальные белки, и морщилась. На ее руке лежала серая тень, как крыло огромной бабочки. Кожа у Юсуфа была оранжевая или розовая - поздний вечер не давал мне понять.
– Что делает Марина?
– спросил Юсуф.
– Опять Марина! Меня замучил и Надю хочешь замучить?
Я испугалась, не догадывается ли Зухра.
– Мы стирали сегодня, потом спали...
...Вот она лежит на высокой кровати, не разделась, не накрылась, белые носки уже не очень чистые. На лице у нее - тюлевая накидка с толстых бабушкиных подушек. Это правда, и я знаю, что и Юсуф не может увидеть ее спящего лица, приоткрытых губ, маленьких и тугих.
– Потом Марина пошла к Ленке, а я к вам.
– Интересно, что она делает у Ленки. Фатьма, прочитай вслух, где ты читаешь?
Фатьма помедлила и произнесла торжественным глухим голосом:
– "Клянусь утром и ночью, когда она густеет..."
Колонны плотных складок в дверях раздались, и в спальню вбежал Вениамин. Он бросил в Зухру верблюжьим одеялом и крикнул:
– Мамка велела тебе...
– Знаю! Пошел отсюда!
– Сейчас он получит...
Юсуф сделал вид, что встает, его локти сверкнули как медные мечи, а Вениамин уже смеялся на кухне.
– Вон отсюда, быстро, я сказала!
– кричит Шуре Марина, не поднимаясь из-за письменного стола и не отрывая от подбородка руки, которой она подпирает голову.