Пария
Шрифт:
– Это вызывает огромное сожаление, – ответила Беррин. – Хотя, как и многое на войне.
Я подошёл ближе, потянул за шнурок на шее и достал её подарок.
– А ещё у него был такой же. – Я покачал серебряным узлом у неё перед глазами. – Любопытно, тебе так не кажется?
На краткий миг взгляд Беррин задержался на талисмане, а потом она отступила и подняла лицо, глядя на бесстрастный каменный лик Ульфнира высоко вверху.
– Альтвар-Ренди, – сказала она, – повествует о том, как Ульфнир, повелитель Дальних Царств, сражался в великой битве против Хельтваров, мерзких зверей из Ямы мучений. Одолев их, он пожелал очистить свои владения от их трупов и сплёл их всех
Я сомневался, что она ждёт ответа, и потому промолчал. Беррин перевела взгляд с мрачного решительного лица Ульфнира на основание его статуи – квадратный постамент, густо исписанный рунами. До сего дня я не знаю, специально ли она остановилась на одной конкретной группе символов, или это был просто бессознательный рефлекс, рождённый долгими годами изучения. Исключительно из сентиментальности я предпочитаю верить в последнее.
– Приятно было снова с тобой повидаться, – сказала она, а потом ушла быстрым шагом.
Я подождал, пока она не исчезнет в лабиринте улочек, и подошёл к постаменту. Рунические символы, которые привлекли её внимание, находились в самом конце надписи и буквально ничего для меня не значили. Я очень тщательно их скопировал, взяв из кармана кусочек угля и пергамент. Где-то в этом порту, который скоро будет осаждён, обязательно найдётся хоть одна душа, кому известно их значение.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
– Редмайн называл его ударом обманщика, – объяснял Уилхем, стукнув навершием меча по нижней кромке моего забрала. Мы сцепились в центре двора у конюшни Фольваста. Уилхем снова надел свои отличные голубые доспехи, а я – разношёрстный, но вполне исправный набор добычи с поля боя, присвоенной или купленной у моих товарищей-солдат. Заняться было нечем, помимо изнуряющей муштры или прогулок по короткой стене, так что мы, получив капитанское разрешение, решили продолжить мои уроки рыцарских искусств.
На моё счастье бывший аристократ оказался весьма терпеливым наставником. А ещё, судя по живости его взгляда и отсутствию запаха спиртного изо рта, сейчас он был совершенно трезв. Он проводил меня по разным уровням владения мечом с заботливым советом, а не с презрением или наказанием, которые, как я знал, украшали его обучение. Через несколько дней на тренировке с ним легко было дурачить себя, что я почти сравнялся с ним в мастерстве. Хотя то и дело он демонстрировал внезапную ярость или хитроумную тактику, которая наглядно демонстрировала, насколько я оставался хуже него.
– У всех рыцарских шлемов есть слабое место, – продолжал он, крепко прижав навершие к моему забралу и больно наклонив мне голову. Он поймал меня так, невероятно быстро повернув меч, который прижал мой клинок к его закованному в броню боку. Слишком быстро, а потом он обхватил левой рукой мою правую и подтянул меня к себе. Я мог бы ударить его по голове, но ясно было, что прежде, чем удар достигнет цели, его навершие закончит своё дело.
– Ударь им достаточно сильно, – продолжал он, – и забрало отлетит, а может даже, сломает твоему оппоненту шею. – Он отпустил меня
– Все эти хитрости не похожи на рыцарские, – прокомментировал я, пока он медленно демонстрировал нужную последовательность движений. Он уже показал мне все возможные прорехи в рыцарских доспехах, куда можно ткнуть кинжалом, и особенно ему нравился незащищённый участок за коленом. Один хороший удар – и любой рыцарь охромеет.
– Война – это всегда хитрость, – ответил он. – Во всяком случае, так любил повторять мастер Редмайн. Керлов хитростью заставляют идти под знамёна их лорда – обещанием добычи или угрозой хлыста, чего они могли бы избежать, если бы просто встали как один и сказали ему идти на хер. Знать дурачит себя идеями о славе или о королевских милостях. А рыцарство, – Уилхем горько усмехнулся, – худшая хитрость из всех, поскольку дурачит нас иллюзией, что война – это не просто хаос резни и страдания.
– Весёлый он был парень.
– Нет, он был жалким садюгой, хуже не придумаешь. Но и у него случались минуты озарения.
Вскоре после этого мы тренировались на палицах, которые Уилхем использовал вместо деревянных мечей за длину и вес как у настоящих мечей. Я быстро понял, что в первую пару дней он относился ко мне мягко, и по мере продолжения занятий он всё более и более жестоко отказывался от этой уступки. Благодаря бойцовской хватке мне удавалось отразить первые несколько ударов, но очень скоро он неизбежно находил способ сбить меня с ног. И всё же я знал, что мои навыки улучшаются, и меч уже не казался громоздким куском железа, как раньше. Я считал, что если хватит времени, то я и впрямь смогу сравниться с Уилхемом, или, по крайней мере, получу шанс выжить в настоящей схватке с рыцарем схожих способностей. Однако время работало против нас. Через три дня я собирался отыскать знакомого Беррин капитана и купить себе выход из этой роты и её сомнительного положения.
Я подумал было, не позвать ли Уилхема со мной и Торией, когда придёт время, но знал, что только напрасно потратил бы силы. Большую часть вечеров они беседовали наедине с Эвадиной, и часто советовались с сержантом Суэйном. Несомненно, они планировали защиту порта, то есть Уилхем фактически стал частью командования ротой. У него по-прежнему не было никаких чинов, как и у меня, и всё же он мог высказывать свои мысли Эвадине и просящим, не боясь наказания. И никто не ожидал, что он будет бить себя костяшками в лоб в их присутствии.
Я не заметил, что после нашего возвращения из рекогносцировки Эвадина как-либо оттаяла ко мне, и в её взгляде по-прежнему читалось укоризненное обвинение. Впрочем, она больше не назначала угрожающие жизни наказания, а это уже что-то. А ещё её готовность освободить меня от солдатской рутины ради уроков Уилхема говорила о щедрости, которая не распространялась на моих товарищей. Быть может, меня простили, или хотя бы сочли достойным возможного искупления за потворство языческим практикам. Не то чтобы сейчас это имело значение – по крайней мере, так я думал до того самого мига, когда один слуга Фольваста в панике пробежал мимо нас, пронзительно крича:
– Они здесь, милорд! – вопил он, махая руками так, что обычно я счёл бы это забавным. Перед окном Фольваста он резко остановился и жалобно, отчаянно прокричал: – Северные чудовища здесь!
– Триста сорок восемь, – доложил я, не в силах скрыть печаль и разочарование в голосе, и передал подзорную трубу Эвадине. Аскарлийский флот показался из тумана в трёх милях от входа в бухту, и многочисленные всплески их якорей лучше любых фанфар объявили об их присутствии.