Партизаны Подпольной Луны
Шрифт:
Легче станет.
И как начал профессор исповедь свою сердешную перед собравшимися, и так хорошо у него получалось, что и Минерва замерла, словно рысь перед броском - до того хотелось ей вцепиться этому трусу в глотку и перегрызть её своими настоящими, человеческими зубами. Подставить, вернее, подложить невинную девочку под этих садистов!
У многих фениксовцев тоже взыграло ретивое, а Джордж, не долго думая, наложил на несчастного рассказчика Круциатус, чтобы было больнее ему, душегубу сраному, жопу свою пожалевшему! Да кому он нужен, оборотень этот! Нелюдь,
– Ну, поигрался и хватит, внучек. Да какой ты мне внучек, ты мне в праправнуки годишься. Перестань мучать… животное. Нехорошо это. Когда животины болеют, они оченно даже страдают.
Но Джордж произнёс только:
– Silencio, падаль!
– Пусти его, Джорджи, - вмешался Билл.
– Не видишь, он пришёл, чтобы вывести нас из этого крысиного гнезда? Так и дай ему возможность искупить вину перед несчастной Тонкс, спасая не только свою, но и наши задницы.
– Finite incantatem!
– устало произнёс Джордж.
Он выплеснул заряд ненависти к предателю… Хотя, если подумать, какой же из него предатель, раз он вернулся, чтобы их спасти? Не-э-т, предал кто-то другой. Но вот кто? А Ремуса просто не дослушали, он бы и рассказал, кто. После непривычного уже Crucio, да ещё такой силы, которой он уж никак не ожидал от, в общем-то, милого и всепрощающего со времени смерти его половинки, Фреда, Джорджи, Люпин и говорить-то не мог. Такого доброго мальчика Джорджи, теперь самого младшего Уизли. А он всегда с теплотой и нескрываемым восхищением относился к Люпину. Вот как, значит, проняло мальца на исповедь-то.
Подлетел спаситель - Элфиас - и вопросил грозным голосом маггловского ветхозаветного пророка:
– Так кто же предатель? Говорите, Вы, животное!
– Я… Я не согласен на такой тон, мистер Додж. То, что Вы среди нас - самый старший, не даёт Вам пра…
– Среди нас?! Ты теперь - не один из нас! Тварь! Нелюдь!
Это опять Минерва. Дорвалась.
Эх, не надо было каяться Ремусу! Легче всё равно не стало, а лицо потерял, и оказался изгнанником даже в «Ордене Феникса».
Что с того, что он знал имя настоящего предателя? Всё равно, тот мёртв. Что с того, что он знал, куда, в какое самое что ни на есть безопасное место всем скопом аппарировать с крыши дома, невидимой людям в чёрных полу-мантиях, полу-пальто? Что с того, что он спас множество людей, их, в большинстве своём, мужчин, от ещё более противоестественного поругания и мучительной гибели?
Ведь он как был для них нелюдью, так и остался. Как бы ещё не сдали в колдомедкомиссию. Хотя она работает, теперь, после удачного исчезновения террористической организации «Свободу волкам позорным!», сама под себя, осматривая новорожденных двухнедельных детёнышей оборотней, и только. Значит, по крайней мере, хоть резервация не угрожает. Пока. Пока он, Рем, случайно не перешёл дорогу кому-нибудь из орденцев. А уж, не приведи Мерлин, и случится такое…
… Пир на крови, пиршество окровавленной плоти продолжались.
«Нежный
– Тебе нравятся мои ласки, любимый?
– А почему ты то рычишь от вожделения, то говоришь со мною, как с учителем, Гарри? Тебе самому не нравится? Ну же, признайся. Не стесняйся сказать мне правду, каковой бы она ни была. Я попробую принять твой ответ, как уже принял твою манеру любить.
– Мне? Мне очень нравится, любимый, вкус твоей крови, смешавшейся с моей. Я только и мог мечтать о… таком.
– Прошу, войди в меня сейчас, я насытился ласками и готов к ещё одной боли. Хотя порезал ты меня отменно, до сих пор всё в крови и болит. Спасибо, любимый.
– Северус, прости, молю, но здесь сейчас будет наш высокорожденный отец. Я удаляюсь в опочивальню. Она кричала от ужаса. Она всё знает. Откуда, о Северус?!
Это был голос взволнованного Квотриуса, «вышедшего на связь» одному ему известным способом. Нет, был в доме человек, который сумел бы ответить Квотриусу так же, мысленно. Это был Снейп, и он ответил:
– Пускай приидет хоть адский Сатана или Ангел Смерти, не вернусь я к Адриане… сейчас. Гарольдус у меня весь в крови тут, а должен я бросить его и вернуться к взбалмошной бабе? В своём ли уме ты, Квотриус? Побудь с нею ещё немного, не учить же тебя мне, как успокаивать женщин надо? Возьми, возьми ласкою её.
– Она не даётся, кричит, будто насильник над нею есть я. Чувствует она зелье твоё, о Северус. Что же до Гарольдуса… Переместился я в опочивальню свою. Здесь так тихо. Устал уж я от криков несдержанных её весьма и весьма.
Так вот, что же до Гарольдуса, ты, верно, не сдержал себя и обошёлся с бедным юношей излишне жес…
– Я иду. Иду к тебе, мой Квотриус. Прошу тебя только - не пугайся вида моего, коий, быть можешь, узришь ты.
– Да что же соделалось с вами обими?
Северус снял антиаппарационный барьер и, без слов, накинув тунику на снова кровящее тело, аппарировал к Квотриусу, покинув замершего в безвестности, на полуслове прерванного, обуянного желанием Поттера.
– Что случилось, о Квотриус мой возлюбленный?
– И снова зовёшь ты меня возлюбленным своим, хотя только что познал юношу жестоко, так, что кровь выступила в анусе его?
– печально отозвался Квотриус.
Он смотрел на Северуса уже непривычным, как когда-то, вечность тому, пустым глянцевитым взором, и не было блеска звёздного в глазах его, как обычно, когда случалось быть им наедине.