Партизаны Подпольной Луны
Шрифт:
И таять не спешит. Так и любовь его обманная,
Как лёд во мартиусе, в сердце твоём выморозить место для себя пришла.
Взляни на птицу ту, что мечется, не зная, где спать ей лечь,
Тако и ты, возлюбленный, не знаешь, с кем ложе разделить.
Послушай о цветке, который подарил я тебе давно уж, но не заметил дар ты сей.
Так знай, схожи лепестки его, как будто с незабудкой, столь скромен сей цветок,
Произраставший долго в душе моей и сердце, покуда не отдал
Тебе его я, прекрасен, нежен сверх меры
Голубоваты были все лепестки его, но цветом ярким, солнечным окрасил
Его я сам, чтоб подарить тебе.
В груди твоей сияет светило Сола, его я подарил, чтоб было
Теплей тебе, чтоб согревал он изнутри тебя,
И воспылал огнём он невидимым, нежгучим, но лишь тепло дарящим.
Однако вижу я, ты всё же сильно мёрзнешь,
Но помни - снегопада беспрестанного внутри себя
Тебе не избежать, покуда ты ко Гарольдусу хладному склонил желание своё.
Селены ж лик ты отражаешь сам, холодному я свету подражая,
Непылкому. Давно уж минула вся пылкость,
Коей меня когда-то ты дарил, теперь же словно
Супружеский ты долг свой исполняешь,
Когда со мной ты. Но прошу, не покидай, о, гордый воин мой!
Куда же ты уходишь, о северный мой ветер?
Лишь об одном молю - со мной побудь, останься.
Куда же ты уходишь незванно и без нужды?
Куда б ты ни пошёл, я в след тебе пойду.
– Как прекрасна ода твоя, о Квотриус, орхидея моя, цветок мой, обликом схожий с ликом неведомого мне магического существа!
А повидал я многих, поверь. И как правдивы словеса твои!
Ужели ты почувствовал, что с Гарри… мне всегда холодно, а с тобою - вовсе нет.
Ведь любим мы друг друга при открытых ставнях, под ними суть тот самый ледяной сугроб, коий воображение твоё восприняло столь неожиданно и образно. Ведь приписал ему ты, сугробу этому, живую душу, душу, да не без сердца, но всю любовь Гарольдуса ко мне.
Давно приметил сей сугроб я, что таять не желает и скользок он, словно кусок баранины холодной, осклизлой, таковой, кою порою, увлечённые друг другом, вкушали мы в походе, когда нам не случалось поесть её горячей. А было часто так.
Любили мы друг друга тогда без соитий, одними поцелуями и ласками обходясь, покуда Гарри мой Гарри в шатре походном был.
Не при свидетеле ж сношаться!
– Тогда о Гарольдусе думал я, лишь как о препоне, мешающей любить в отпущенные милостивыми богами силы - теми богами, в коих веруешь ты, и теми, которым доверяю я жизнь свою.
– Ты… Ты тоже заговорил ритмично, о Северус, солнце моё, что подарил тебе я! А ты и не ведал вовсе о подарке моём, лишь чувствовал, что со мною тебе тепло.
– Да нет, говорю я, как обычно, о Квотриус, основа бытия моего. Всё так, достойно и правильно между нами, но сейчас пойду я к Гарольдусу, с точки зрения твоей - с целью грязною - познать невинность. Что же до меня, пускай лучше холод скуёт мои члены, лишь бы возлечь с ним и ласками
И не удерживай меня боле, ибо весьма и весьма упрям я и горд, и знаешь ты сие, о Квотриус, звездоокий цве…
– Так и ступай, о Северус солнечный, но сребряноликий!
* * *
* (фр) расхожее словцо, выражение, идиома.
Глава 29.
– Серебро во взоре твоём разгорается всё пуще и пуще. Знать, страсть воистину великую имеешь ты к драгоценному гостю своему, коий суть еси моё несчастье.
Только молю - будь ласков с ним, ведь девственик, хоть и безумный он еси.
– К тебе завтра утром приду, коль не побрезгуешь ты мною, не погнушаешься после Гарольдуса, девственность потерявшего. Станет он мужчиною, а, значит, я изменю с мужчиною тебе. Какой же будет моя роль в сей драме для тебя о Квотриус, прекрасней ты, чем все цветы на свете?
– Как можешь ты любить мужчин двоих одновременно? Понимаю я, женщина заставила тебя совокупляться с нею. Неужли и Гарольдус приворожил тебя любовно, как некая ромейская колдунья? Или же чудом узнал он привороты любовные народца гвасинг? Не понимаю я тебя, как можешь ты любить урода такового?
– О Квотриус, позволь тебе напомнить о «зерцале», чрез кое ты долго смотрел на свет, покуда не решил убиться! Ведь разным был весьма ты, то прекрасным, как сам Аполлон, но… зеленоглазым, как Гарольдус и ликом даже с ним в некоторой степени схожим, то прежним обликом своим, обычным, блистающим, то в мертвечину, прости, живую, столь неприятную для взора обратясь.
– О, брат, зачем же ты напомнил об этом мне?! Мне горестно и больно даже вспоминать о временах тех небывалых. Но ведаю, что были же они! Лишь по словам высокорожденной Госпожи Гонории я помню, о том, что таким страшным был, и даже я стыдился рабов твоих, о Северус несчастный! Любил же ты даже меня - урода, и как тебе не препротивно было спать со мною!
Боле же не помню ничего, и даже попытку умереть, и ту не помню.
– Но была она, и чуть не умер ты от большой кровопотери. Остановил я кровоистечение твоё, да зелиями пичкал, вот и не запомнил ты боль порезов глубочайших тем пуго, что на дне злосчастной бочки вмёрз в лёд. Лишь, подобрав с земли дворовой, забрал я его в начале с собой, но после, дабы не подумал кто на меня, кинул я его обратно в бочку.
– Так как же возлюбил ты Гарольдуса, коий прельстивым кажется тебе, любовным? Лишь благодаря волшебству его, иль показалось тебе лицо его сродни твоему племени и роду? Ужели англусы, пребудущий народ на Альбионе, все… таковы? А как же ты, прекрасноликий, пышнокудрый, с глазами, цветом напоминающими меня и матерь? И прочих, что взять бриттов, что взять полукровок?
– Я? А что до меня? Я же почти не англ, ведь столько иноземной, бурной, кипучей крови течёт по жилам! Я уж говорил тебе, о Квотриус, иль хочешь ты услышать всё заново?