Пассажиры империала
Шрифт:
А Пьер, покачав головой, пояснил:
— Американский вкус!..
Он поморщился, словно попробовал шампанского плохой марки, и снял новенькую шляпу, оттого что кожаная подкладка натёрла ему лоб. Со всех сторон их теснили, толкали, давили, толпа напирала, несла их вперёд. Полетта совсем растерялась и, словно почувствовав себя на краю гибели, с таким детски-очаровательным испугом повернулась к мужу, что он растрогался.
Весь день она, как всегда, раздражала его бесконечными мелкими глупостями. Но сейчас, когда они шли мимо павильонов, спускавшихся к Сене и украшенных двойным рядом вымпелов на высоких древках, он с умилённой гордостью вёл жену под руку и прижимал к себе её круглый пухленький локоток. Никто бы не сказал, что она мать двоих детей. Конечно, тут
— Полетта, — тихонько шепнул Пьер, — хочешь спустимся к центру земли?
За цветущими зарослями кустов, неподалёку от павильона Лесного ведомства, открывался спуск в какую-то яму; служащие, в фуражках с галуном и в синих куртках, производили отправку желающих совершить путешествие в духе Жюля Верна и увидеть земные недра. Казалось, перед вами ствол угольной шахты; спускались в какой-то неудобной клети; молодая чета Меркадье втиснулась в эту клеть, куда уже набилась разношёрстная толпа любопытных — испуганные старички и старушки, насмешливые озорники и какой-то предприимчивый солдат, на которого Пьер поглядывал искоса, так как тот явно норовил подобраться к Полетте. Погасили лампы, клеть затряслась, закачалась и понеслась куда-то в бездну; потом замерцал тусклый свет, и открылась странная картина: сточные каналы Парижа, рабочие-канализаторы в высоких сапогах, сводчатые галереи и подземные набережные, по которым бродит тень Рокамболя; потом снова клеть закачалась во мраке, и женщины вскрикнули, поражённые новым зрелищем: перед ними были катакомбы, заброшенные парижские каменоломни, где выращивали теперь на продажу шампиньоны… Пьер обхватил жену обеими руками, оберегая её от нежелательных прикосновений. Одну за другой они выслушали лекции по истории земли и о формировании осадочных слоёв земной коры, затем об устройстве и разработке угольных шахт, о добыче железной руды и в конце концов очутились в просторных и удивительных залах соляных копей, где полуголые рабочие били киркой по бутафорским голубоватым глыбам каменной соли, освещаемым трепещущими искрами.
Приятно было вновь очутиться на свежем воздухе, увидеть толпу людей. Красивая лоснящаяся борода нисколько не старила Пьера — ему никто бы не дал тридцати трёх лет, так как он сохранил юношескую худобу, плечи же у него были широкие, не вязавшиеся с его костюмом степенного буржуа. Полетта вполне вошла в свою роль дамы из общества, но сам Пьер Меркадье, видимо, всё ещё не привык к своему положению отца семейства и преподавателя лицея. Кое-что говорило об этом. Может быть, его светло-серая шляпа-котелок. А ещё больше — брызжущий силой и задором победоносный вид спортсмена на отдыхе. Как раз такие повадки мужа действовали Полетте на нервы.
— Надо всё-таки сводить сюда малыша, показать ему выставку… — подумал Пьер вслух.
— Ну вот, сказал тоже!.. — помолчав, отозвалась Полетта. — Наш Милунчик ничего тут не поймёт. И потом, знаешь, пыль, микробы…
Меркадье присвистнул. Надо же всё-таки, чтоб у мальчугана остались яркие воспоминания. Паскалю три года, из этого возраста я, например, кое-что помню до сих пор…
Проходя под тентом по мосту, они чуть не столкнулись с высоким пожилым господином в бакенбардах, но с выбритыми усами и голым подбородком, в облегающем сюртуке и с военной выправкой. Пьер хотел уж распетушиться, но Полетта радостно воскликнула:
— Ах, вот сюрприз! Пьер, ты не узнаёшь адмирала?
Пьер, разумеется, не узнал адмирала, которого не видел со дня своей свадьбы. Ну как же, адмирал Курто де ла Поз, — дядюшка Денизы.
— Знаю, знаю! — забормотал Пьер, пытаясь как-нибудь загладить свою рассеянность. Но адмирал ничего не заметил, обрадовавшись встрече с молодой парой. Он бродил в одиночку, назначенное ему деловое свидание не
— Ну я и подумал: «А выставка-то? Что, в самом деле, махну-ка туда!» И вот неожиданная встреча! Полетта наша какова! Она мне всё ещё представлялась девочкой с распущенными волосами. Ведь я знал её ещё крошкой, мосье Меркадье, на руках её носил, а теперь смотрите пожалуйста, уже дама, у неё ребёночек. Даже два? Правда, правда, как это я запамятовал? Прошу прощения. Помните, я немножко сердился на Пьера, когда у него появились серьёзные намерения в отношении Полетты. Ведь она была совсем девчушка! А как поживает мадам д’Амберьо? Ну, очень рад, очень рад. Я вам не помешал, а?
— Нет, что вы, что вы!
Во всяком случае Полетте он нисколько не помешал. Напротив, она была наверху блаженства. Ведь это адмирал! Подумайте только, настоящий адмирал! Каждую свою фразу она начинала со слова: «Адмирал»… Кошечка разыгралась. И тогда Пьер, который сначала немного нервничал и был недоволен встречей, тоже развеселился. Вместе с адмиралом они блуждали среди построек, наглядно иллюстрировавших «историю человеческого жилища» — от пещеры первобытного человека до нью-йоркского небоскрёба… Вместе прошли под Эйфелевой башней, запрокинув голову посмотрели на неё изнутри, и голова у них кружилась от изменившейся перспективы и от вихря объяснений адмирала, поразившего их своей технической осведомлённостью. Вообразите, ведь Эйфелева башня, оказывается, разборная, её можно переносить с места на место и при желании поставить где угодно — на площади Звезды, на площади Бастилии или даже на берегу моря.
С широкими властными жестами, словно подавая команду с капитанского мостика, адмирал высчитывал давление, оказываемое ветром на стенки Эйфелевой башни, её тяжесть, которую несут на себе цементные подпоры, поддерживающие все её четыре стальные лапы; объяснял устройство подъёмников, лестниц, кабелей, кессонов, стропил… Полетту его лекция заворожила, как музыка. Можете вы себе представить, ведь клепальщики скрепляли перекладины вон там, на самом верху? Нет, Полетта ничего такого не могла себе представить, она цеплялась за руку Пьера, и ей хотелось, чтобы все прохожие, смотревшие на неё, узнавали адмирала.
— Деточка, хотите посмотреть Бастилию? Макет в натуральную величину.
Ах, нет. Полетта устала, да и что в ней, в этой Бастилии? Адмирал пригласил супругов в маленькую арабскую кофейню, устроенную на Марсовом поле. Полетта не захотела пить кофе. Ей заказали оршаду. Адмирал, видимо, был увлечён своей лекцией, прервать его было бы просто невежливо. Пьер подавал ему реплики, а Полетта, измученная и счастливая, рассеянно слушала, устремив глаза на зеленовато-серые крыши железных вычурных павильонов, обрамлявших сад, где высоко били мощные фонтаны. Между столиками в кофейне ходили арабские красавицы, прикрываясь прозрачной чадрой. Среди дам, одетых по последней парижской моде, сидели, развалясь на стульях, мужчины в фесках и бурнусах. Спускался вечер, сильнее потянуло едким запахом пыли и скученных человеческих тел.
— Вот что обязательно надо посмотреть: павильон севрского фарфора, павильон гобеленов и ковров!.. Особенно гобеленов. Весьма высокое мастерство! Любопытно, как веретено с шерстью работает с изнанки… левой рукой ткач подхватывает рейку… там такой шнурочек, свёрнутый в виде круга, и он соединён с рейкой…
Полетта перестала слушать. Оршад был приторный, а тут ещё ботинок жал ногу. Вдруг раздался вопрос, очевидно, относившийся непосредственно к ней:
— Вы не были во Дворце изящных искусств?
Полетта удивлённо подняла бровки. Впервые у неё как будто возникла своя собственная мысль.
— Я терпеть не могу живописи, — пролепетала она, скривив очаровательный маленький ротик. Адмирал не заметил, как у Пьера передёрнулось лицо, и произнёс с самоуверенностью бывалого моряка:
— Напрасно, дитя моё. Не скажу, что я такой уж большой любитель… нет… Но кое-что всё-таки интересно… Особенно, импрессионисты… Словом… надо, так сказать, просвещаться, быть в курсе. Вы, конечно, скажете, что в море это невозможно… Вполне с вами согласен…