Пассажиры империала

Арагон Луи

Пьер уверовал, что жена в него влюблена и, не задаваясь никакими вопросами по поводу тонкостей любовной психологии, окончательно утвердился в нелепой гордости самца; ведь почти всегда мужчина убеждён, что женщина, которой он овладел, принадлежит ему душой и телом. Романы по большей части пишутся мужской братией, и обычно в основе их лежит это странное и весьма неверное представление, от-того-то в них все конфликты разрешает брачное ложе.

Не следует думать, что Пьер страдал слепотой и тупостью. Его представления о супружеской любви — самая ходячая монета, и можно считать, что тут перед нами одно из древнейших несчастий мужчин, несовершенство их натуры, а вовсе не скудоумие Пьера

Меркадье. Последствия первоначального его заблуждения были весьма плачевны, а поскольку сам Пьер всё приписывал глупости, эгоизму и тщеславию своей жены, ибо такое объяснение было самым лёгким и приятным для его мужской гордости, несомненно окажется полезным, если мы возьмём жену под защиту и восстанем против мужа.

Привычная комедия, которую Полетта, конечно, разыгрывала из лучших побуждений, мало-помалу приучила её лгать мужу.

Она на каждом шагу лгала Пьеру, обманывая его в пустяках, в таких мелочах, что он ничего не замечал. Но постепенно Пьер становился для своей жены чужим, посторонним, — тем человеком, которому надо лгать. Очень скоро она стала обманывать его и в материальных делах, утаивая от него деньги, которые он давал на хозяйство. Давал он щедрой рукой, не считая, но Полетта дорожила теперь только теми деньгами, которые ей удавалось утаить, припрятать от мужа. И тогда она в своих отношениях с Пьером окончательно установила две разные мерки: моё и твоё, распространявшиеся на все стороны их жизни.

Повторяю, Пьер не был мелочен, он считал вполне естественным, чтобы деньги принадлежали равно обоим, чтобы между мужем и женой не было никаких счетов. Но Полетта вовсе не стремилась к равенству и признавала вполне нормальным утвердившийся в её доме безобразный порядок: господство мужчины в материальных делах. По их брачному контракту устанавливалась общность владения имуществом, пресловутая общность, которая не разрешает замужней женщине иметь, без согласия мужа, свой счёт в банке, давать свою подпись под денежными документами, не предоставляет ей прав юридического лица. Что же тут особенного, — ведь Полетта была бесприданница, а Пьер женился, имея состояние, да ещё получал жалованье — каждый месяц, хоть и немного, но всё-таки приносил в дом деньги. Не так ли?

Установился уродливый семейный уклад, обычный для их среды, а с ним естественное и неизбежное следствие — ложь. Ни Полетта, ни Пьер этого не замечали, и даже их ссоры, казалось, были вызваны совсем другими причинами.

В отношениях между мужчиной и женщиной деньги всегда бывают чем-нибудь замаскированы. Скрытая причина раздоров — деньги, но о них ничего не говорят, и ссоры как будто вспыхивают из-за детей, из-за слуг, из-за плохо выглаженной рубашки. А за этой обыденной декорацией будничного ада, за грудами злых обид, разочарований и всяческих обманов на самом деле таятся деньги.

Пьер полагал, что женитьба изменит всю его жизнь. По характеру он был склонен к крутому разрыву со своим прошлым. Ему уже наскучили школьные друзья, надоели поверхностные приятельские отношения, сохранившиеся со времён студенчества. Он беспощадно критиковал теперь среду, в которой прошла его молодость. И, хорошо зная, какая там царит унылая скука, он не желал навязывать молодой жене своих старых знакомых. Когда-то, направляясь в Париж, он мечтал, как о великом счастье, о знакомстве с художниками, — его и тут постигло самое прозаическое разочарование, — словом, женитьба казалась ему освобождением. Он как будто отправлялся в далёкое путешествие.

Хорошенькая женщина, любовь… разве это не может наполнить жизнь человека?

И лишь через несколько лет супружества, когда у них уже родилось двое детей, Пьер Меркадье почувствовал, что дурачества Полетты нельзя постоянно

приписывать её молодости. А разве он мог вначале отличать ребячливость юной матери, восхищённой своими ребятишками, от самой обыкновенной глупости? Но чем объяснить мещанскую узость её кругозора? Полетта всецело была поглощена мелочами будничной жизни. Пьер надеялся, что материнство всё исправит. Этого не произошло. Дети (сначала родилась дочка, а потом маленький Паскаль) были для неё лишь предметом тщеславия, она наряжала их, показывала, а затем сдавала на руки нянькам и боннам. В сущности, так же она относилась к мужу. Женщине нужен муж для оплаты её расходов, да ещё для её выездов в свет, для приёма гостей и для посещения театров. Но всю свою жизнь Полетта не могла привыкнуть к мысли, что он тоже человек, существо вполне реальное.

Ей нравилась только пустая болтовня, сплетни, светская суета, внешний этикет, мишурный блеск. Она не принадлежала к числу женщин, способных закружиться в вихре света. Благодарение богу, она была женщиной порядочной, в обществе с одинаковым удовольствием беседовала и с пожилыми дамами и с молодыми людьми. Она считала, что всякий труд унизителен для женщины и насмехалась над «синими чулками», которые пишут книги или чему-нибудь серьёзно учатся. Конечно, можно немножко рисовать, но не чересчур усердствовать, можно, при случае, спеть романс, но и только. Сама она не обладала никакими талантами и гордилась этим. Иметь талант — это мужское дело. Это неженственно.

Разумеется, она была набожна, но не слишком. Она любила послушать вольные шуточки, хотя толком их не понимала. В общем, для тех, кто мало её знал, она была за столом очаровательной сотрапезницей, весёлой хохотуньей.

Полетта постоянно хвасталась своей безупречной супружеской верностью. Между тем у неё не было недостатка в поклонниках, которых привлекали её красивые глаза и сверкающие зубки. Но даже муж, который по своему ревнивому характеру вначале сомневался в этой верности, со временем почувствовал в ней нечто ужасное, так сказать, искусственное. Верность эта стала для Полетты своего рода стратегической позицией, занимая которую, она могла господствовать над своим мужем, неустойчивым сангвиником, — ведь Пьер прекрасно знал, что сам он не раз её обманывал, заводил мимолётные, случайные связи, и даже слегка укорял себя за это.

И всё же, когда Полетта устраивала сцену из-за купленного мужем рисунка или эскиза, Пьер возмущался. Она говорила ему:

— Ох, уж эта живопись! Сколько она нам зла причинила!

Он отвечал:

— Оставь меня в покое с твоим Блезом!

Пьер никогда не видел ушедшего из дома брата Полетты.

Полетте было чуждо всё, что любил её муж; она смеялась над его картинами, издевалась над его книгами. Он умел читать по-английски, но говорить не умел; это служило поводом для постоянной пикировки, для глупых шуточек Полетты, которые она, однако, считала очень остроумными. Когда-то Пьер любил её смех, а теперь возненавидел его. Он раздражённо пожимал плечами, когда с другого конца дома через все комнаты доносились хрустальные переливы этого звонкого, но такого дурацкого смеха, что ему хотелось схватить со стола фарфоровую чашку и запустить ею в стену.

И вот Пьер замкнулся в себе. Своих детей он никогда не любил всем сердцем, потому что прижил их с Полеттой. Он искал отрады в научной работе, преподавал в лицее, общался с пожилыми людьми и с местной интеллигенцией. Выписывал из Парижа книги, и, завидев жёлтую обложку, Полетта негодовала: «Фу, ещё одна мерзкая книжонка!» Вспышки гнева бывали у него очень редко и притом из-за пустяков: из-за пересоленного супа или из-за неуместного и дерзкого отзыва Полетты о ком-нибудь из приятелей Пьера.