Пассажиры империала
Шрифт:
«Надо идти в ногу со временем», — постоянно говорил он, хотя сам и не всегда «шёл в ногу». Так, например… газовому освещению он предпочитал керосиновые лампы и мог прочесть целую лекцию на эту тему. Любимая его поговорка: «Надо идти в ногу со временем», просто-напросто оправдывала известное сластолюбие, копошившееся в душе этого честного чиновника, неутолённую жажду риска, которая, не находя себе выхода в размеренной жизни, стремилась к волнующим случайностям спекуляции. О, разумеется, Пьер Меркадье спекулировал очень осторожно, по крайней мере вначале… Спекуляция под прикрытием любви к искусству стала приедаться. А кроме того, всякий раз как он покупал картину, жена поднимала крик. Тогда Пьер Меркадье принялся за азартную игру в чистом виде. Быть может, при других обстоятельствах он пристрастился бы к рулетке. Но при его образе жизни доступнее всего была самая абстрактная, самая обнажённая из всех азартных игр —
Я уже говорил: играл он осторожно, рисковал небольшими суммами, покупал надёжные акции. А оттого, что скрывал свою игру, получал вдвое больше удовольствия. Приятно было надувать Полетту — ведь он больше не любил её. Уж лучше тайком спекулировать, чем заводить любовницу, верно? Игра — более тонкое, более изысканное наслаждение. И приятно также сознавать, что ты идёшь в ногу со временем. Джон Ло не предвидел, какие последствия повлечёт за собою введение бумажных денег, но именно эти последствия, начавшиеся крахом первого банка на улице Кенкампуа, преобразили мир.
Пьер Меркадье женился в двадцать семь лет. Тогда деньги ещё не казались ему единственной надёжной основой человеческой жизни. Его представления о роли любви в подлунном мире исходили не только из собственных его интрижек и связи, которая была у него в Латинском квартале. В конце концов разве не любовь привела к Троянской войне? А об императрице Евгении и маркизе Паива рассказывали такие вещи, что следовало бы поставить под сомнение признанные причины франко-прусской войны. Искусство и любовь… Жалкий, будничный конец его страстной любви к Полетте разрушил все эти иллюзии. Теперь он верил только в деньги. Наконец-то он шёл в ногу со временем.
Но даже в те дни, даже когда Пьер Меркадье, анализируя свои сокровенные помыслы и действия других людей, неизменно находил в них жёсткий отсвет презренного металла, это не мешало ему смотреть другими глазами на свои собственные поступки и видеть в них идеальные побуждения и рыцарские чувства. Да и то сказать, его преклонение перед деньгами носило довольно отвлечённый характер: спекулировал он по маленькой и не мог стать одним из цинических властителей мира; для оправдания его мелкой биржевой игры не нужен был коренной душевный перелом, который потребовался бы для превращения скромного лицейского учителя в дерзкого финансиста. Любовь его к искусству выразилась лишь в покупке нескольких картин. Уважение к деньгам привело лишь к приобретению кое-каких акций, которые он перепродавал в назначаемые им сроки. В общем, он терял на этих операциях, но небольшие суммы. Он старался себя уверить, что спекулирует для того, чтобы дать приданое своей дочери.
Иной раз, посылая распоряжение биржевому маклеру, он думал даже о Полетте. Кто знает, вдруг завтра его унесёт смерть. Разве он не может погибнуть, как его отец или отчим, из-за какой-нибудь нелепой случайности… Такова жизнь человеческая! Полетта останется вдовой, как его мать, да ещё не с одним, а с двумя малышами на руках. Впрочем, Пьер думал не только о своей жене и детях, — он заботился также о Франции. Бог мой, конечно о Франции. Ведь ему было уже пятнадцать лет в 1871 году. Франция… Ей пришлось восстанавливать свой престиж мирными путями. И ведь как быстро и аккуратно были выплачены миллиарды франков контрибуции, назначенной по Франкфуртскому мирному договору! Что ни говорите, а это больше способствовало престижу Франции, чем какая-нибудь кровавая и победоносная война. Если б французы умели хорошо спекулировать, выгодно помещать деньги, они бы завоевали весь мир.
Мне, пожалуй, скажут, что между этим духом спекуляции, при которой обязательно нужно следить за политическими событиями, и тем подчёркнутым отвращением к политике, какое выказывал Пьер Меркадье, есть известное противоречие.
Да, противоречие имеется, но я уж тут ни при чём.
Во время Всемирной выставки Пьер Меркадье был молодой человек тридцати трёх лет, а не хорошо отрегулированный автомат. В его взглядах были свои противоречия, и он как-то уживался с ними. Да ещё он почти безотчётно разделял идеи, имевшие распространение в ту пору. Кстати сказать, он не мог не заметить, как заколебались курсы некоторых акций, когда на предприятиях, капитал которых они представляли, пробудился бунтарский дух. И хотя его душа не вовсе была замкнута для благородных
Иногда Пьер заносился в мечтах до того, что придумывал свою собственную социальную систему, где неуклонно действовал бы строгий закон об отчислении некоторой доли с каждой заработанной человеком суммы… Ну, конечно, очень скромной доли. Но отчислять обязательно, чтобы все были заинтересованы в общенациональной жизни, в величии страны, в развитии её промышленности… А все отчисления употреблять для игры на бирже (по какой системе — это ещё надо продумать)… И тогда — конец наёмному труду! Совсем исчезнут антиобщественные элементы, каждый будет способствовать благосостоянию всех и сам достигнет благосостояния. Не говоря уже о моральных преимуществах, уменьшении пьянства, пробуждении чувства ответственности.
Хотя Пьер Меркадье и чуждался политики, всякой политики(!), он (поймите меня правильно) не вложил бы ни гроша в какое-нибудь предприятие, противное интересам Франции. Надо отдать ему справедливость и признать это. Он, конечно, терял понемножку на своих биржевых сделках, немного, но всё-таки терял… И всё же он сознательно пропустил кое-какие выгодные комбинации, которые ему подсказывал маклер. Совесть не позволяла ему воспользоваться случаем. Он предпочитал предприятия, успех которых был желателен для страны. Но вот беда — не все они имели успех.
Деньги…
Как ни был Пьер Меркадье далёк от политики, всё же он, прочитав в газете речь Констанса в палате депутатов, признал полезным для науки и выгодным для себя лично продать крупный пакет акций и купить акции Панамского канала. Вы только представьте себе, какое видное место в мире займёт Франция, когда она будет контролировать тот важный водный путь, который соединит Тихий и Атлантический океаны! И раз правительство гарантирует это предприятие, что может быть надёжней? Акции Панамского канала — ведь это приданое Жанны, будущность Паскаля…
И вот сто тысяч франков маленькими пачками перешли из бумажника Меркадье в кошелёк господина Лессепса.
V
На протяжении трёх месяцев Пьера Меркадье постигли два несчастья, которые глубоко его потрясли. Сначала умерла его мать. В годы его юности их связывала самая тесная близость; кроме матери, у него не было родных. Она внушила сыну множество ходячих предрассудков и суеверий, от которых он освободился с трудом, и, в сущности, окончательно так от них и не избавился. У него случались ссоры с матерью, — в особенности из-за его интереса к живописи и к художникам. Но как всё это ничтожно перед лицом смерти. Мать умерла далеко от сына, в Париже, в полном одиночестве. Воспаление лёгких быстро доконало её. Приятельница покойной прислала телеграмму о её смерти, — весть эта была полной неожиданностью для Пьера. В нашем горе об умерших близких есть немалая доля эгоизма. Умерла мать — ведь это ушёл из нашей жизни незаменимый её свидетель; наш мир, собственный наш мир начинает рушиться. Но разве важны подспудные причины скорби, когда мы скорбим? И ещё не стихла эта скорбь, как случилось новое несчастье — умерла от скарлатины дочка. Будущее ушло вслед за прошлым… А ведь малютка была первым чудом в жизни Пьера, повергшим его в восторженное изумление. Благодаря ей открылось ему отцовское чувство. Из-за неё он не решался слишком строго судить о Полетте. Ему казалось, что, дав жизнь ребёнку, он выполнил некий священный долг… И всё это кончилось так быстро и мрачно — маленьким гробиком, который зарыли в землю, в том городе департамента Ландов, откуда им вскоре предстояло уехать. Пьер не испытывал большого горя, скорее обиду, — и это была обида на злую насмешку судьбы: вот он стремился нажить денег для того, чтобы его дочке, когда она вырастет, легче было выйти замуж, а она умерла пяти лет. Пьер несколько преувеличивал свою заботу о дочери, а всё же горькие мысли об этом ненужном теперь приданом были мучительны после смерти ребёнка. Фразы, которыми нотариусы начинают брачные контракты, преследовали его даже на кладбище в Даксе, когда хоронили девочку… За её коротенькую жизнь он не успел по-настоящему привязаться к ней, он так был занят своими книгами, своим лицеем. Но смерть ребёнка была для него потрясением: его жизнь и вообще всякая жизнь вдруг как будто утратила смысл. Что теперь связывало его с Полеттой? Только Паскаль. А эти шумные излияния материнского горя, эти громкие причитания, рыдания, — сколько в них театральности! Пьер был несправедлив к жене, — она впервые испытывала искреннее горе и с полной естественностью бурно выражала его. Пьер позволил себе сделать несколько иронических и горьких замечаний по поводу её несдержанности — это лишь углубило пропасть, лежавшую между ними.