Пастух своих коров

Гордон Гарри Борисович

Грубо хлопнула дверь, грубый Савкин голос прокричал:

— Митяй спрашивает, осталось ли пиво.

Петр Борисович грубо как-то ответил: «Э!» Савка повозился, клацнули бутылки, снова хлопнула дверь.

«Как на вокзале», — подумал Петр Борисович, краем глаза глядя на суетящиеся полы Савкиного бушлата, на снег, сваливающийся с валенок на пол, и его чуть не стошнило от раздражения. Какой козел! Хлопнувшая дверь вызвала сердцебиение, коченели колени. Упустил все-таки печку. Он попытался забыться и не вспоминать вчерашнее, и не гадать,

обиделся Митяй или нет, возьмет ли он их с собой. В серой мгле замелькали фигуры, одна темная, другая молочно-белая, они сближались, наскакивали друг на друга и расходились по углам. «Бокс», — догадался Петр Борисович. Он не был знатоком, но когда натыкался в телевизоре, смотрел с удовольствием. Как правило, один из боксирующих был темнокожий, и Петр Борисович болел за него — восхищался пластикой и очень знакомым, очень русским выражением лица.

Белая фигура тупо шла вперед, выставив одну руку, а другой вращая на уровне груди, темная легко плясала вокруг, нанося жалящие удары. Бокс — один из самых миролюбивых видов спорта, поскольку мордобитие заложено в идее и оговорено правилами, оно не кажется жестоким. Украшение бокса — нокаут, и Петр Борисович ждал, и даже сучил ногами, но фигуры сходились и расходились, иногда замирая в клинче, и все повторялось снова. Наконец, темная фигура решительно ринулась вперед, белая пришла в замешательство, но между ними оказался Оброскин… «Мочевой пузырь — не тетка, — констатировал Петр Борисович, вставая. — Да и печку надо растопить, как раз тетрадка и пригодится».

Воскресное утро началось с сердцебиения. Петр Борисович встал решительно. Прежде всего — навести порядок. Лужица на столе и позавчерашние крошки вызывали уныние. Вчера было страшно оглядеться, и сейчас Петр Борисович обнаружил нетронутую бутылку водки на подоконнике, незнакомую колбасу в пакете. Под столом среди десятка пивных бутылок лежали три водочные…

— Серафим Серафимович, — вздохнул он, — будем собираться?

— Готов к труду и обороне. Когда отъезд?

Сердце стукнуло.

— Не знаю еще.

— А чего это Савва не заходит. Я гляжу, и водка у нас есть.

— Он, наверное, у Митяя. Чтоб тот не расслаблялся.

— А вы его вызовите. Помните, у вас получалось.

«Какой он игривый», — удивился Петр Борисович, и неожиданно для себя хлебнул из бутылки.

— Будете?

— Пожалуй.

Как ни странно, Савка появился почти сразу.

— Валенки отряхнул бы…

— Ни хера, до весны просохнет, — небрежно ответил Савка. — Митяй велел через час быть у него.

Петр Борисович с облегчением глотнул еще.

— Борисыч, что с водкой будешь делать? Может, отдашь? А ты себе еще купишь.

— Ну, не солить же ее. И колбасу забери.

Савка сунул гостинцы в карман бушлата.

— Савва, — попросил Серафим Серафимович, — не презентуете ли вы мне свою палку? Насовсем. Или до второго пришествия.

— Бери, Херсимыч. Мне не

жалко. Когда я еще ногу сломаю… Пойду я.

Пока Петр Борисович выгребал мусор, Серафим Серафимович прилаживал ботинок к ноге.

— Надеюсь, вы меня посадите в поезд?

— Конечно. А там как?

— Там на такси.

Петр Борисович принес из сеней щуку.

— Возьмите, на память.

— Нет, нет, — запротестовал Серафим Серафимович, — я ее до Питера не довезу. А памяти и так… достаточно.

Петр Борисович оглядел избу.

— Присядем. Все, выходите, а я пробки вырублю.

Они двинулись к дому Митяя. Петру Борисовичу стало почему-то грустно и нехорошо оттого, что на дне холодного рюкзака лежит чужая нежеланная рыба.

Митяй с Нинкой стояли у разогретого джипа. Сквозь заднее стекло глядела на подошедших огромная черная собачья морда.

— Привет героям невидимого фронта, — рассмеялся Митяй, протягивая руку.

— Почему невидимого? — поднял бровь Серафим Серафимович.

— Как же, профессор. Ты говорил, что у тебя в ФСБ все схвачено.

Подошел Савка.

— Пока, — равнодушно сказал он. — Херсимыч, весной приезжай, рыба сама на берег прыгает — Борисыч знает.

— Все, мужики, поехали, — заторопил Митяй. — Засветло хочу добраться.

Джип качнулся, вздохнул и медленно скрылся за деревьями. Савка смотрел, как след от него простывал на глазах — потерял глянец, покрылся мутной пленкой и ослеп. Нинка повернулась и быстро пошла в дом.

— Погоди, — сказал Савка вдогонку. — Я с тобой.

В сенях он разулся, снял бушлат и оказался в сверкающем адмиральском кителе.

— Ой, Савка, — рассмеялась Нинка, — ты, никак, свататься пришел?

— Я, Нинка, — не люблю иронии твоей, — обиделся Савка. — Ты мне эти пуговицы обрежь, а хорошие — пришей.

Он достал из бушлата бутылку.

— Вот, артисты оставили.

— Отчего же они артисты?

— Да я не в обиду. Хорошие мужики. Смешные. Чашки поставь.

— Я, Савва, не буду, — нерешительно сказала Нинка. — Работы — невпроворот.

— Ничего. За неделю управишься. Корочку отрежь…

РАСКАЛЕННЫЙ КРЕСТИК

Повесть

Татьяне Акимовой

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

Стенания черного быка были слышны во всех концах деревни. Жители всполошились, полагая, что Колькино стадо прорвалось через болото и напирает на их куртуазные участки, где пенилась столовая зелень, хлопал под ветром полиэтилен парников, подмигивал среди булыжников портулак.

Булыжники эти, парникового происхождения, добывались хозяйками на лугу. Женщины в резиновых перчатках подваживали ломиком валуны, вталкивали их, вздыхая, в тележки, бережно петляли между кочками. Труд этот был Сизифов — для полной красоты всегда не хватало одного камня.