Пастух своих коров
Шрифт:
— Судак, Савва, бывает, но на границе с пресной водой. В гирлах лиманов, например. Иногда, при лиманском течении, он ходит и по морю, но слепнет от соленой воды и не клюет. А в основном что: бычок, ставрида, камбала. Когда-то давно, во времена этих стихов водилась еще скумбрия, и пеламида, и луфарь. Но… Синица подожгла море, а Хаммер построил аммиачный завод, а танкеры с нефтью лопаются, как мидии, извините за метафору. Благородная рыба ушла, и теперь ее кушают болгары и турки. А ловят… Ставридку — на самодур —
— Везде нелегко, — вздохнул Савка.
На рассвете над Петром Борисовичем склонилось серое лицо.
— Я прошу прощения, вы так сладко спали, — нежно прошептал Серафим Серафимович, — но у меня от этой браги случилась диарея. И к сортиру мне не пробиться сквозь снега. Ваша усадьба рассчитана на здоровый крестьянский образ жизни. Так что, не будете ли вы так добры…
— Что ж вы молчите, — вскочил Петр Борисович, — валенок надели?
Далеко от крыльца уйти не удалось.
— Спокойно, — приговаривал Петр Борисович, — обнимите меня за талию. Снимаем штаны… Так, а теперь обнимите мою ногу. Крепче… Полный вперед.
— Ведь это не беда, — смущенно бормотал Серафим Серафимович, — паводок зажует, не правда ли?
«Какой здесь паводок», — подумал Петр Борисович и успокоил:
— Ничего, в крайнем случае здесь вырастут незабудки…
— А беда в том, — продолжал Серафим Серафимович, — что сидит напротив и смотрит.
— Кто?
— Кто, кто. Собака. Я вас очень прошу, прогоните собаку, это невозможно!
Петр Борисович оглянулся. Пегая собака сидела в десяти шагах и рассматривала их, склоняя голову то вправо, то влево.
— А, это Песик из Дома Рыбака, ничего, он свой.
— Прогоните, прошу вас, — стонал Серафим Серафимович.
— Как же я прогоню, — рассердился Петр Борисович, — когда вы держите меня за ногу.
Сырой ветер набегал короткими шквалами, вздымал поземку, латунная заря усиливала медный привкус во рту. Серафим Серафимович поднялся. По бледному лицу его катились крупные капли.
— Из царства льда, — продекламировал он, — из царства бурь и снега, как свеж и чист твой вылетает май! — слабо так написать, а, Петр Борисович?
— Я никогда не писал на случай.
— Афанасий Афанасиевич вам бы этого не простил, — надменно сказал Серафим Серафимович…
— Вы собираетесь на рыбалку? — спросил он, откинувшись на подушки.
— Какая рыбалка…
— То-то и оно. Похоже, я привязал вас к стулу. — Серафим Серафимович неожиданно хихикнул. — Ой, простите. А собаку, видимо, надо покормить. Кстати, что еще за Дом Рыбака? Нет ли там транспортных средств?
— А, — махнул рукой Петр Борисович, — там две старушки сидят в сугробе, сторожат.
— Савва,
— Если и спит, то уже. Он корову подоил два часа назад.
— Ах, да, — все время, знаете, как-то забываю, что в мире существуют нормальные люди.
Петр Борисович задумался и вышел. Вернулся он минут через пятнадцать, запыхавшийся, но довольный.
— Я тут порылся в сарае, — сообщил он. — Бардак, надо сказать, невероятный, — и откопал все-таки стул. Настоящий, венский. Без сидения. И поставил его на памятное вам место. Так что привязывайтесь по мере надобности. Я пошел к Савке.
— Зачем это?
— Как зачем? Опохмелиться. Болею я, — добавил он Савкиным голосом.
— Что ж, вольному воля, — недовольно буркнул Серафим Серафимович. — Только оставьте мне, пожалуйста, сигарет. У меня уже кончились. Надо же, семь пачек было.
— Не мудрено. Ехали ведь на три дня. — Петр Борисович достал пачку LM. — Пять… семь штук.
— Да… вот только теперь начинаются тяжелые времена.
Петр Борисович оглядел болезненное лицо, раненую ногу и подивился мужеству интеллигентного физика.
Савка не удивился приходу Петра Борисовича.
— Болеешь? Правильно. Я говна не делаю. — Он прошел в угол, приподнял какую-то тряпку и черпнул кружкой. — Вот. Попей.
— Ты-то сам ничего?
— А что мне сделается? Дрисня вот напала, что ж об этом говорить. Ты мне лучше покурить дай. Я вот самосада наскреб. Хороший самосад. Только он мне надоел.
— Придется, Савка, потерпеть еще, — сказал Петр Борисович, — протягивая сигарету. — Предпоследняя. Ты все равно фильтр откусываешь.
— Правильно. Ты эту жестянку возьми. Приду покурить. Сегодня что, среда? Ничего, Митяй послезавтра приедет.
— А может такое случиться, что не приедет?
— Может. Он ничего не говорил. Приезжал, и все. Ты пей еще. Мне не жалко.
— Спасибо, Савва. Только я не за тем пришел. Может, знаешь какое-нибудь народное средство? Жалко Херсимыча.
— Что, тоже несет?
Савка походил по комнате, смахнул ребром ладони крошки со стола, поставил коричневую пластмассовую вазу на высокой ножке с несколькими корявыми яблочками.
— Угощайся.
— Свои? — с вежливым удивлением спросил Петр Борисович.
— Какой свои… не растет ни хера. Я по радио слышал, у нас тут… Как его… Полюс холода. Точно тебе говорю. Сам слышал. Позавчера. А это — Нинка принесла. Теленку. А я отобрал немного. — Савка взобрался на табуретку и сорвал со стены пучок травы. — Вот. Зверобой. Завари, как чай. А вот еще пижма. Я ее от блох держу, но, говорят, от желудка помогает. Погоди… — Савка достал из-за печки маленький газетный комок и развернул его. — Вот. Это мне дачник присоветовал. Знаешь, дед из зеленого домика. Понос, говорит, как рукой снимает.