Пастыри чудовищ. Книга 2
Шрифт:
– Вы отлично излагаете, господин Олкест.
Он на это мастак. Говорить, краснеть и сверлить глазами Грызи у него отменно выходит.
– При этом вы полагаете, что с этим может быть связан кто-то из самой семьи, я верно понял?
Фыркаю так, что на меня сыплется пыль с балдахина.
– Может, это местный конюх-некромант.
– Но ведь это же абсурд! – возмущается Его Светлость. – Если это кто-то из Линешентов, зачем они тогда позвали вас?
Грызи коротко кивает. Наполовину одетая в пламя камина.
– Хороший
– Что вы хотите этим сказать?
Эта тварь с ними как-то связана – вот что Грызи хочет сказать. Паутина, угу. И взгляды, взгляды семейки, прикованные к семейной реликвии. Жадно подмечающие – чего пушистая реликвия хочет.
Морковка с трудом, но осмысливает.
– Может быть кто-то из вхожих в дом или даже слуг – если их снабдили нужными инструкц… – тут он ловит себя на том, что начал развивать версию Грызи. И вянет, как тюльпанчик.
– Что делать будем? – спрашиваю, пока Его Светлость не воспрянул.
Ясное дело – что. Выяснять, что за дрянь тут происходит. У нас всё-таки заказ на больного геральдиона. Геральдиону, конечно, лекарства уже не нужны. Но контракт есть контракт.
– Вызову Хаату, посмотрим, что она почувствует. Мел, геральдион на тебе – всё, что выжмешь по физическому состоянию. Дежурим возле него по очереди, слушаем-замечаем, расспрашиваем слуг.
– О геральдионе?
Грызи смотрит на Рыцаря Морковку особым взглядом. Как на мелких щеночков кербера, которые, дурашки, норовят за пальцы хватануть.
– Этот зверь явно связан с самими Линешентами. Так что не помешало бы…
– Порыться в их грязном белье.
Жаль, тут Пухлика нет. У меня с чужими тайнами так себе – разве что подслушаю что. Грызи ещё может кого к себе расположить…
А Морковка вообще сейчас взорвётся и нас забрызгает.
– Вы… вы предлагаете мне…
– Принести хоть какую-то пользу, господин Олкест. Не хотите разговаривать с Линешентами – идите в библиотеку, разберитесь с их родовым древом, узнайте, как у них вообще идут дела, а то, судя по всему…
Поморщившись, оглядывает холодную, древнюю спальню. И продолжает, глядя в лицо багровому Янисту:
– Потому что, если вы ещё не поняли, у нас тут неопознанная сущность с непонятными способностями. Члены семьи явно подвержены влиянию этого существа, а цели у него и того, кто его создал могут быть любыми. Я намерена в этом разобраться, если мои методы стоят поперек ваших нравственных принципов – питомник вас ждет, я никогда не принуждаю работников.
Его Светлость сверкает глазами и пышет жаром. Косится на меня и намеревается врасти в потемневший от времени паркет.
– Я не уйду.
– Надеюсь, вы всё-таки позволите мне остаться одной в моей спальне, – выдыхает Грызи. – Мне надо подумать.
Вот еще, будто не знаю, что Морковка скажет. У него вон всё на физиономии – буквами размером в кулак. И про «эту невыносимую», и про традиции древних родов.
– Лучше подежурю возле этого Орэйга, вдруг чего учую.
Грызи кивает. Щипцами вынимает раскалившийся амулет из огня. Небрежно кидает на подставку для чайника. И скрывается за дверью ванной – или что там за дверь.
Морковка молчит.
Ясное дело, Грызи он не поверил. Решил, что пытается выжать из Линешентов побольше деньжат. Или лелеет какие-то зловещие планы. Ладно, лишь бы под ногами не путался и нас не сдал местным паукам первого уровня знатности.
Только вот если я что-то и знаю про Его Светлость Рыцаря Морковку – так это то, что он просто не способен кого-то сдать.
Это попросту не в его натуре.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
Замок вымерз, пропитался болотной сыростью, объелся туманами. Древнее обомшелое чудовище, воздвигшееся над Ийлинскими болотами – замок источает каждой своей костью промозглый холод. Сквозняки шастают меж камнями и рамами, играются с древними флюгерами и ставнями – подначивают: давай, разведи камин, укутайся в меховые одеяла. И прикрой глаза, спи и прорастай в холодные рёбра замка, влипай в тряскую, раскинутую повсюду паутину, увязай будто в тине – глубже, глубже…
Крепостям не страшны сквозняки.
Аманда говорит, что Гриз после рождения, должно быть, Даритель Огня поцеловал («Ты когда-нибудь вообще простужаешься?»). Йолла считает, что это всё от варжеских тренировок («Вас же учат переносить и жар, и холод, с детства, да?!»). И есть ещё… один. Которого не удивляет её одновременная любовь к теплу и переносимость холода («Просто огненные крылья, аталия, так?»).
Может, это просто способность разжечь пламя в себе. Жарко натопить внутренние печи в своей крепости. И пройти по местным коридорам – извилистым и пахнущим плесенью. Темным или мертвенно-синим от ракушек флектусов. Проскользить, чуть заметно прикасаясь пальцами. Не замерзая, но вслушиваясь.
В тысячелетний замок, из почерневшего камня, покрытого ослизлой болотной зеленью. Памятник умирающему величию на острове среди голых чёрных стволов, топкой воды и буро-зелёной ряски. Отживающее, умирающее чудовище, полное сквозняков и ознобных тайн… с белым и пушистым сердцем.
Тем, что здесь на каждом вышитом гербе, на гобеленах и щитах. Белый геральдион, символ гордости и благородства, под стать таким же белым буквам – «Неизменны в древности».
Четырнадцать геральдионов, четыре сотни лет. Замок привык, замок ощутил, замок знает: без маленького зверька – не быть Роду… Почему – не быть Роду?