Пастыри чудовищ
Шрифт:
— Что ты ему предложил?
— Законнику? Выяснял кой-какие дела по поводу одного старого дельца с контрабандой в Ракканте.
Нэйш вздохнул, как человек, который внезапно узнал о неприятном дельце на полчасика.
— Мне казалось, мы уже прошли это с тобой, Лайл. Договорились о том, что ты не будешь мне лгать. Честное слово, мне не хочется прибегать к… другим видам вопросов.
— Он спрашивал о питомнике, — выпалил я. — Хочет знать подноготную всех, кто здесь есть. Откуда вы тут взялись. Чем дышите. Не перерезаете ли глотки мирным прохожим
«Клык» милостиво кивнул. Только вот холодный, нацеленный взгляд от моего лица так и не убрался. И мне показалось — я ощутил вопрос крысиной шкуркой. Раньше, чем услышал его.
— Он ведь расследует дело Вейгордского Душителя?
— Знаешь это дело?
Устранитель чуть пожал плечами. Провел длинным пальцем по резным узорам на боку Водной Чаши.
— Гризельду одно время интересовало это. Знаешь, все эти слухи об оборотне. Или огромной бестии наподобие волка. Так что я… можно сказать, любопытствовал.
Надо же, какое совпадение. Я опустился в полинялое кресло, подальше от «клыка», поближе к горевестнику в клетке.
— И что скажешь?
— У него интересный почерк. Довольно своеобразная манера пытать… и определённо, есть какая-то идея. Все эти демонстративные оставления тел при дорогах, людных местах…
— Мнит себя художником, как Тильвийский Отшельник?
— М-м-м, я бы так не сказал. Он не стремится придать телу определённую позу, не выбирает жертв по Печати или внешним параметрам, стремится только похищать молодых, не украшает тела.
— Стало быть, артист? Хочет, чтобы его заметили?
— Или оставляет кому-то подарки. Знаки. Или доказательства… словно итоги исследования, финальная точка. Объяснение кому-то того, что он сумел достичь.
— Достичь?
— Да, он вряд ли делает это просто для удовольствия. Удовольствие сопряжено со страстью, а он нетороплив и методичен. Пользуется разными средствами… на паре тел почти не было следов пыток, зато их держали в холоде. У кого-то повреждены Печати… из-за этого, кажется, одно время начали досматривать «пустых элементов». А с кем-то более грубо, да… Он словно ставит опыты, подбирая индивидуальный подход для каждого.
Или собирает коллекцию. В это можно было поверить на раз-два — глядя на задумчивую улыбочку местного устранителя. Который живописует методы Вейгордского Душителя, словно с книжки читает.
— И с чего бы ты, скажем, начал его поиски?
Нэйш слегка пожал плечами и вернулся к книжке.
— Мне незачем искать его, Лайл. И в любом случае — всегда случается одно и то же. Это как с людоедами, верно? Рано или поздно — зверь увлекается. Слишком верит в свою безнаказанность. И совершает ошибку. И тогда находится тот, кто быстрее его. Или умнее его. А финал… предсказуем.
Я хотел было порассуждать еще над философским вопросом: скольких девушек Душитель замучает, пока наступит его предсказуемый финал. Потом посмотрел на ухмылочку Нэйша и вымелся наружу.
Хотелось верить, что я порицаю его спиной.
Окунуться в гвалт и суету питомника было почти благом
— Мантикоры печенка, да всем плевать! — выдала Мел, как только я открыл рот. — Пухлик, метнись, глянь, что со вчерашним грифоном!
Аманда издалека расточала таинственные улыбки, Арделл забросала распоряжениями, а в ответ на попытки помянуть Крысолова — замахала руками, пробормотала «Позже, позже всё» — и свалила на меня дополнительный визит ко вдове Олсен.
Уна пряталась, Лортен пил и весело буянил. Жизнь начинала возвращать себе краски, и даже внутренний грызун, вконец изоравшийся за утро, начал глядеть повеселее. И нашептывать, что, конечно, визит Крысолова — вещь неприятная, но… может, и не катастрофа, как там поглядеть. Вот и Фреза только похохатывает и подкидывает за обедом добавки. То есть, ясное дело, что они это так не оставят. И вечерком к тебе кто-то да заявится с задушевным разговором. Но кто у нас на душевных разговорах стаю игольчатников съел, я вас спрашиваю?!
Я полагал, что ко мне заявится сама Арделл и даже приготовился встретить ее во всеоружии: соорудил на физиономии полную раскаяния мину, принял позу «человек, погруженный в худшие дни своего прошлого».
Аманда, которая вечером проскользнула в комнату без стука, позу и мину оценила от души.
— Грустно, золотенький? — спросила участливо. Утащила из-под носа у меня кружку с остатками чая. Поставила другую — дымящуюся, ароматную. Заботливо подсунула под локоть пару своих совершенно магических булочек. И уселась поближе, искушающе благоухая корицей, ванилью и дикими лесными травами. — Нойя говорят — не оглядывайся. И молятся Перекрестнице, чтобы прошлое отстало от них — ибо жить следует настоящим. Еще нойя гадают по именам. Как назвал тебя этот смешной мальчик?
— Лайл, — буркнул я. — Мамаша постаралась с именем — назвала в честь своей бабули, та была Лайлой. Как по мне — «Кейн» звучало получше, а?
Аманда засмеялась мягким, грудным смехом. Погладила меня по плечу.
— На языке нойя «Лайл» значит «закат». Это хорошее имя: на закате песни очень сладки… Выпей же, медовый. Не медли.
Я потянулся было к кружке, вдохнул пряный запах — мята, вербена, гвоздика, еще что-то неуловимое и знакомое…
Крысиный визг изнутри полоснул — будто зубами наотмашь. Я поймал в глубинах кружки бирюзовый отблеск. Тихо поставил кружку на место и поднял глаза на травницу.
Она улыбалась все так же участливо.
— Самый простой способ, сладенький. Выпей — это не нанесет тебе вреда. Просто ты захочешь мне рассказать всё-всё… и не солжешь — мы же хотим побеседовать правдиво, да-да-да? Обещаю не задавать слишком уж много вопросов — только про этот суд, про Рифы и немного про то, что было после них.
Она подвинула ко мне поближе булочку — мягкую, с пылу с жару. Улыбнулась, показав ошеломительные ямочки на щеках. Придвинулась еще поближе и сообщила томным шепотом: