Пастыри
Шрифт:
Конни сказал тогда, что ему скоро надо идти, у него деловое свидание, ему ужасно жаль. Так трудно было сдержаться, промолчать, не спросить; отчего это он вдруг стал так мил и сердечен. Конечно, он построил карточный домик, и ее к нему не подпускает. Ей было обидно.
Она слышала, как он сказал Альве, что в воскресенье они все вместе пойдут в музей. Ей это было ни к чему, лучше поваляться в постели. Она засуетилась, стала менять воду в цветах, открыла крап до отказа, вода зафыркала, забрызгала пол, ей вздумалось петь, и она запела очень громко, но тотчас осеклась и нацелилась водяной струей в кухонную люстру.
Все
Она еще не успела перевести дух, как пришел Лео, и она первая бросилась к двери, распахнула дверь, и он стоял на пороге с коробкой шоколада, она бросилась ему на шею, он даже застонал, и потащила на кухню — выпить, прежде чем вводить его в очередное обсуждение погоды. За обедом обсуждали собак. В новых кварталах так много собак.
Она не любила собак. Лео не любил собак. У Конни, у отца и у Альвы оказалась у каждого любимая порода собак.
Конни ушел сразу, как пообедали, просияв непостижимо нежной улыбкой и чмокнув в щеку Альву, которая при этом уподобилась рекламе зубной пасты. Отец ушел в девять, и она уложила Альву, а Лео пристроился рядом и развлекал девочку, пока Роза мыла посуду.
— Конни сегодня хорошо выглядел, — сказал Лео уже в гостиной, пока Альва выкрикивала через всю квартиру «спокойной ночи».
— Мне тошно, что я не сумела тут же к нему подладиться. Надо это уметь.
— Да, тебе надо подыгрывать Конни в его новой игре. Не думай, что это на несколько дней. Погоди, еще он сам будет тебе подыгрывать. Дай ему только освоиться. Пусть поймет, что никто не собирается держать его на поводке.
Лео улыбнулся и покачал головой.
— Всегда настает день, когда один видит, что его карта бита, но вскоре то же замечает и другой.
Розе пришло в голову проводить его, когда, немного погодя, он собрался домой.
— Как? — озабоченно спросил Лео. — А как же Альва?
— Она спит, — сказала она.
Она очень осторожно прикрыла за собой дверь, не захлопнув. Красть у них особенно нечего.
— Это не Конни там? — спросил Лео, когда точно такая, как у Конни, машина шмыгнула мимо них в тумане.
Она пропустила это мимо ушей.
А потом оказалось, что Лео забыл ключ.
Лео снял пальто, плотно свернул, запустил им в окно кладовой, а сам согнулся вдвое и велел ей встать ему на спину и забраться в окно. Она сбросила туфли и стояла у него на спине в ожидании точных инструкций. Дотянуться до окна оказалось нетрудно, только вот Лео стонал внизу; но она разодрала второй чулок и в нерешительности медлила перед узким квадратом, в который ей предстояло протиснуться. Она уцепилась за крюк гардинного карниза, подергала, чтоб проверить, выдержит ли, а второй опорой высмотрела полку и уже втянула в окно одну ногу, но вторую некуда было деть, чего не учел Лео, впихнувший эту ногу в окно, и Роза поняла, что вот-вот свободно воспарит среди густых запахов лука и яблок.
Перед последним, решающим пинком Лео она успела ему прокричать, что они не так взялись за дело, а затем предприняла отчаянную попытку уцепиться подошвами за оштукатуренную стену над полкой. Разодрался третий за день чулок
— Что там с тобой? — крикнул Лео.
Но почему он второй раз не крикнул?
— У меня в чулки овсянка набилась, кажется, это овсянка, — крикнула она. — Надо вытряхнуть.
— У Маргариты запасы, — крикнул он и объяснил ей, как найти выключатель.
Она его нашла и зажгла свет, но тут же ей непостижимо захотелось погасить его, пристроиться у стены и полминутки помолчать.
— Что с тобой, Роза? — крикнул он под окном. Это прозвучало очень заботливо.
— Я всего-навсего поняла, Лео, что не впущу тебя и все, — сказала она. Вот, если б давным-давно она ему это сказала.
Он прыснул. Ей стало весело, и она собрала пригоршню овсянки и швырнула за окно. На каждом зернышке запечатлелся привет. Милый Лео. Милый Лео. Милый Лео. А с другого бока: твоя Роза. Она скользила из комнаты в комнату и таким образом изучила весь дом, и в каждой комнате она отворяла окошко и кричала Лео «ку-ку», и ему пришлось обогнуть дом, и он уже заметно злился, когда она ему отперла. Хорошо, что он не безупречен. Потом они сидели, болтали, он сыпал улыбками и парадоксами, а она чувствовала, что она идиотка и совсем его не знает. Но лучше бы она так и уснула под его разговоры о всеобщей зависимости людей и о том, что человек чего-то стоит не сам по себе, а лишь постольку, поскольку он нужен другим (очень убедительно, но вранье, вранье), и не ставил бы он этих Дурацких пластинок с южноамериканской народной музыкой, от которых она разревелась.
Зачем охотнику травить оленя, если он не собирается в него стрелять?
Ее привело в чувство его пение, он пел на кухне, нарезая ржаной хлеб и жаря глазунью. Был час ночи, и они еще до одурения трепались о прошлом, в особенности о поездках на пляж, и она снова немного напилась и так разобиделась, когда он назвал ее сестрой, что заперлась в ванной комнате и приняла ванну.
Никогда с ней не творилось ничего подобного. Когда она вышла из ванной, он уже лег. Дверь в комнату Маргариты была отворена, на столике у постели горела настольная лампа и лежал дамский журнал. Совершеннейшие похороны.
Она пошла в чулан, где все препараты для чистки и мойки и все туфли выстроились на полке над печкой, что было не слишком остроумно. Тут стояла скамеечка очень уютного вида. Роза села на нее и принялась за туфли, за весь ряд, Маргаритины в том числе, и все время она насвистывала «Королева Дагмар при смерти лежит», так как это подходило к случаю и не могло потревожить ночного сна Лео.
В четыре часа она отряхнула пыль с платья. Дело было сделано. Уходя, она довольно громко хлопнула дверью.
Дома она ничуть не старалась производить поменьше шума. Она бросилась к Альве и положила руку ей на лоб, сияющий в розовом круге ночника. Та заворочалась под рукой и сказала:
— Мистер Ливингстон.
(И о чем этот ребенок думает?)
Она разделась в ванной, и надела чистую ночную рубашку, и вошла в спальню, и скользнула под одеяло. Она полежала, вглядываясь в черноту, прошитую светлыми дрожащими нитями, и осторожно прикоснулась к затылку Конни, и сказала ему так, что, если бы захотел, он бы услышал, что вот она пришла.