Пастыри
Шрифт:
Скоро масленица.
Она легла на кожаную подушку и в изнеможении вытянулась. Отчего жизнь так освежевывает людей и снимает с них теплые шкуры и шубы?
О’кей, Лео.
Может, Франка угораздит сейчас позвонить.
В это самое время Роза была в пути, с Альвой под боком. Она побывала в больнице, передала букет цветов, услышала два слова от старшей сестры, только что состояние без перемен, и получила разрешение постоять в дверях палаты Лео, где уже горела одинокая красная роза, в то время как сама она купила белую сирень. Грустные цветы, но
Альва сказала:
— Мне сегодня Лео снился. Негритянское племя собиралось варить его в котле, а я его спасла, он вылез и говорит: «Как думаешь, я вкусный?» Потом мы с ним ехали на велосипедах домой из бассейна. На каждом фонаре было по проигрывателю, и все играли «Ach du lieber Augustin»[1]. Лео говорит: «Давай остановимся?» Мы стали у фонаря. «Вот как золото добывают», — говорит Лео, и он вынул из кармана большой такой слиток и дал мне. Я посмотрела, а потом выронила, он упал и провалился в сточную яму, и там булькнуло. И Лео сказал: «Ничего, может, кому-нибудь внизу пригодится». Потом мы проезжали мимо кино, и там шел какой-то фильм, но я забыла название.
Дальше она не помнила.
Они повернули. Роза остановилась у дома Лео и Маргариты, зиявшего выбитым окном кладовой.
— Я сейчас, — сказала она Альве.
Альва видела, как она позвонила.
— Роза, — сказала Маргарита, — сколько лет, сколько зим.
— Маргарита, — сказала Роза. — Как это грустно.
Маргарита увидела долгие дали тоски во взгляде Розы. Глаз-виноград, пантерий глаз, подшучивал, бывало, Лео.
— Заходи, Роза, я вот тут дремлю на диване, — сказала Маргарита.
— У меня Альва в машине.
— А ты ее сюда возьми, — сказала Маргарита. — Тебе помочь?
— Нет, я сама.
Маргарита придерживала дверь и протянула Альве руку, когда Роза ее вносила.
— Оставайтесь, поедим, — сказала Маргарита, — у меня непочатый край молока.
Роза исповедалась, она рассказала всю историю о том, как они с Лео ломились в дом, и про яичницу, и про овсянку.
— Вот не думала, что это ты, — сказала Маргарита. — Я думала, это дама.
Помолчали.
— Но вообще-то дама есть, — сказала Маргарита и посмотрела на Розу. — Это которая звонила к нему на службу. Потому-то Лео тогда и повернул.
— Конни видел его утром в ресторане на полпути.
— Он повернул, — сказала Маргарита. — Полиция говорит, это случилось по дороге в Таубен. В Таубене и была эта дама, я уверена.
Альва проводила взгляд матери, скользнувший к камину.
— Тут ничего не поделаешь, Роза, — сказала Маргарита. Она осеклась и продолжала, спав с голоса: — Оставаться друг другу нужными так, как надо, — нелегкое искусство. Ты сама знаешь, я не очень-то была нужна Лео, да и он мне не очень-то был нужен. Я ничего плохого не хочу про него сказать.
— Если ты кому-то не нужен, еще не
— Не знаю. Но даже если это никому не нужно, я буду ходить в больницу каждый день.
— Нет, это нужно, — сказала Роза.
— Не думаю, — сказала Маргарита.
Вдруг у Розы стали мокрые глаза и Альва, запинаясь, выдавила:
— Уж плохого-то в этом ничего не будет.
Маргарита, улыбаясь, смотрела на Розу. Ей хотелось сказать: «Ты очень любишь Лео», но вместо этого:
— Да, сколько лет, сколько зим. Помнишь, как мы ездили купаться, — сказала она. — А где Конни? Все в Таубене?
— Я позвоню ему, если хочешь, — сказала Роза.
— Пусть бы пришел поесть. — И Маргарита поднялась. — Пойду чего-нибудь приготовлю.
— Между прочим, — сказала она в дверях кухни и почесала голову, — иногда там звук пропадает. Надо переждать, и он сам собой появляется.
Роза глянула на ее и поправила оборочку юбки.
— Привет от меня папе, — сказала Альва, — если он не придет.
Конни прийти отказался, занят, надо подготовить доклад для небольшого кружка, с которым он недавно связался. Попозже вечером он за ними приедет или заберет Альву, если Маргарита захочет, чтоб Роза еще у нее посидела.
— Он ехал обратно в Таубен, Конни, — сказала Роза. — Ты понимаешь?
— Нет, — сказал он. — Но, значит, это его машину везли, когда я днем возвращался. Неприглядный вид.
А так у него все в порядке.
— Живот не болит?
— Совершенно.
Разговор кончился. Роза подумала о последнем месяце и о месяцах до него, когда постоянно не выдерживали нервы. И вдруг такая перемена.
— Как вообще Конни? — спросила Маргарита, когда Роза вошла в кухню.
— Просто невероятно, — сказала Роза, — но только самые последние дни. А то нечем было похвастаться. Знаешь ведь, какой он бывает.
— И у вас все хорошо? — спросила Маргарита. Она подняла глаза от картофельной шелухи и встретила взгляд Розы. Двенадцать-четырнадцать лет назад они хорошо знали друг друга, а потом все хуже и хуже.
— Нет, — сказала Роза, потрясла головой и уложила выбившуюся прядь за ухо, — ну что ты. Все совсем паршиво.
— Так чего же ты терпишь? — спросила Маргарита.
— Так чего же ты терпишь, — повторила за ней Роза. — Дни идут. Времени на раздумья и на выводы не остается. Да я никогда и не стану ничего предпринимать.
— Ты кроткая, — сказала Маргарита. — А я не кроткая.
— Может, я и кроткая, — сказала Роза. — Не все ли равно?
— Сама не знаю, — сказала Маргарита. — Но ты кроткая.
— Да, мы с Альвой, — сказала Роза, — как раз на днях об этом говорили…
— О чем мы говорили? — крикнула Альва из комнаты.
— Что добрые страшно усложняют жизнь злым, — сказала Роза. — Но что поделаешь.
— Терпеть не могу быть доброй, — сказал Маргарита. — Поэтому я ни с кем из родственников и не вижусь, кроме брата, он такой же, как я. Лео это во мне, по-моему, нравилось. Так ему было проще.