Пастыри

Себерг Петер

Возле машины Маргарита сказала:

— Скажи, Оле. Кто кому нужней: ребенок матери или мать ребенку?

— Одинаково, — сказал он.

— Оптимист. По-моему, мать ребенку нужней.

— Вопрос в том, — говорила она за рулем, — разумно ли оставлять Лео в живых. По-моему, неразумно. Но что тогда разумно? И что мне остается? И выходит, лишних на свете нет, хоть неразумных жизней сколько угодно.

— Может, это все и тебе пойдет на пользу, — сказал Оле.

— Вот уж это мне безразлично, — сказала Маргарита. — Но ты мог бы и не напоминать

мне о том, что я лишняя. Сама знаю.

Они ехали по городу.

— Ну, а вообще-то как ты? — спросила Маргарита.

— Ничего, — сказал Оле. — А что?

— Просто так. Я это и хотела услышать. Некоторые до такой степени нетребовательны, что всегда как сыр в масле катаются. И ты такой. Просто поразительно, как это ты не заметил, что в тебе сидит неблагодарное существо, недовольное теми крохами, которые ему перепадают. Назови это неблагодарное существо твоим сердцем, душой, как угодно. Небось оно уже каких только штук с тобой не сыграло. Есть у тебя язва желудка? Сердечные перебои? Камни в почках? Или только растущие симптомы импотенции и раннего склероза?

— Со мной все в порядке, — сказал Оле. — Должен тебя разочаровать.

— Нет, значит, с тобой дело еще хуже. От тебя никому особой радости — ни тебе, ни другим. Толку от тебя мало. Ерунда все это.

— У меня свои радости, неизвестные тебе, Маргарита, — сказал Оле.

— У крыс тоже свои радости.

— Они не читают книжек.

— И слава богу, а то бы в библиотеке было не протолкаться, — сказала Маргарита. — Ну, а почему ты так помешан на книжках? И почему твои драгоценные писатели так обожают подвергать своих бедных героев всевозможным несчастьям? И никак не уймутся? Ах, извини. — И, переведя скорость, она сжала зубы. — Пожалуйста, извини.

Ей пришлось затормозить у перекрестка. Вокруг все тормозили.

Выехали на площадь.

— А тут красиво.

И она жестом обняла величавые канделябры вокруг площади. Машина ползла к объезду.

— Нет, — сказала Маргарита. — Нет. Чего-то тебе не хватает.

— Разумеется, — сказал он.

— Но ты приспособился, — сказала она. — Мне это всегда претило. И в твоем брате тоже. Нет, пусть уж лучше сперва с тебя сдерут три шкуры, а потом посолят и забудут. На мой вкус, так лучше, Оле.

— Смотри-ка, как ты оправилась, — сказал Оле. — И как быстро. Гильда возмущалась бы, если б знала.

— Мы пять лет не виделись, — сказала Маргарита. — Вообще я причинила твоему брату столько неприятностей.

Больше они не разговаривали до самого дома. Она тронула его запястье.

— Оле, — сказала она. — Двух вещей я не умею делать. Я не умею рожать и не умею выть. Рожать я никогда не умела, выть разучилась в восемнадцать лет. Выревелась. Теперь мне и то и другое не помешало бы.

Он отвечал все не то. И все неинтересно.

— Твой брат так поразился, когда я в первый раз посмела с ним спорить. Несколько дней в себя не мог прийти. Ничего, потом легче пошло.

Она отпустила его руку.

— Как

ты думаешь, твой брат был особенный человек? — спросила Маргарита.

— Он мог бы им стать, — сказал Оле. — Но вдруг он изменил курс. С него будто кору содрали. Он бы многого достиг, если б захотел.

— По мне, это невелика заслуга. В общественном аппарате и так людей хватает. Одним больше, одним меньше, подумаешь, важность. Нет, — говорила она. — Кому было лучше от его защиты, от его предложений? Разве уверенность в завтрашнем дне хоть сколько-нибудь крепла у большинства, а ведь речь именно о большинстве, и плевать на богатых и одаренных? Что — было это? — говорила она. — Мое-то дело маленькое. Я-то была только непонятливая официантка в трактире, где рождались планы его благодеяний.

— Ты чересчур много требуешь, — сказал Оле.

— Почему? Конечно, бывает и так: подкованный, непредубежденный гражданин, пекущийся о пользе общества. Но так не было, — сказала Маргарита. — И вообще нам всем пора закругляться.

— Печальное время.

— Не для меня. Для меня наоборот. Но для всех, кому бессчетные провалы представляются победами и кто так дерет нос, что и двумя словами не перекинется с соседями. Как раз я не так уж много требую. Знаешь, что я собираю: фальшивые монеты, да и то из лакричных лепешек.

Они вышли из машины, отперли дверь, внесли багаж Оле в комнату Лео, где Оле тотчас кинулся к книжным полкам.

— Я пойду руки помою, — сказала Маргарита.

Роза для всех готовила чай. Она на кухне жарила хлеб, покуда Марк разговаривал с Альвой, от которой нелегко было отделаться. Он принялся было листать книгу, но она сыпала в него вопросами.

— Согласен, — сказал Марк. — Революция не может учесть требований инвалидов.

Маргарита до небес превозносила Розу.

— Ты еще увидишь Лео в креслице, — сказала она ей. — Ей-богу, увидишь.

— Маргарита, — сказала Роза. — Столько есть радостей, которых мы заранее не можем себе, представить. Думаем, нам будет тяжко и невыносимо, а потом оказывается — нам только того и надо.

— Роза, — сказала Маргарита. — Не нравится мне то, что ты говоришь.

— Маргарита, — сказала Роза.

— Но кто тебя знает, может, ты и права.

После чая Марк ушел. Тут он и наткнулся на Оле, сидевшего за книгой в комнате Лео. Оле бросил несколько дружелюбных звуков вслед проходившему за Маргаритой Марку.

Когда он стоял в дверях и прощался, она опять увидела святость, стремительность, всеготовность и взгляд, недальний и неблизкий.

— Привет горе Синайской, — сказала она и отступила на шаг.

Он, полуобернувшись, посмотрел ей в лицо.

— Спасибо, — сказал он. Таким он ей нравился. Он отступал по кафелю, кривой от рюкзака.

«Борода мала», — подумала она.

А Франк сейчас на пути к дому.

Глава 9

НАКАНУНЕ