Пасьянс на красной масти
Шрифт:
Я не ответил. У меня мелькнула догадка, которую необходимо было проверить. Я вернулся к машине и набрал номер мобильного телефона Бомбилина. Ответили мне не сразу. Потом я услышал незнакомый мужской
голос, грубо сообщивший мне, что Бомбилин сейчас занят. Я назвал свою фамилию и потребовал, чтобы его отыскали немедленно. Минут пять я ждал.
— Ну, — раздался, наконец, недовольный голос Бомбилина. — Что там у тебя стряслось?
— Это ты митинг устроил? — осведомился я, еле сдерживаясь.
— А кто же еще! — гордо хмыкнул Бомбилин. — Остальным-то до
— Мне нужно срочно попасть в центр! — в отчаянии потребовал я.
— Пешком иди, — невозмутимо посоветовал Бомбилин. — Тебе полезно будет. А то ты, небось, и забыл, как пешком ходить. Ездишь себе, одеколоном пахнешь. А у людей уже вши заводятся!
— Ты часом не забыл, на чьи деньги ты тут демонстрации организовываешь?! — прошипел я в трубку.
— Да подавись ты своими ворованными деньгами! — раздраженно ответил Бомбилин и отключился.
Пока я выяснял с ним отношения, Гоша приблизился к инвалиду и попытался вступить с ним в переговоры. Поначалу инвалид довольно агрессивно называл Гошу «бандитской мордой», и демонстративно плевался в его сторону. Но постепенно он несколько смягчился, чуть ослабил напор и подробностей их разговора я уже не слышал.
Гоша вернулся к машине.
— Давайте я за руль сяду, — предложил он.
Я молча пересел на пассажирское кресло. Гоша, осторожно лавируя между деревьями, вымахнул на тротуар и с черепашьей скоростью двинул машину прямо на толпу.
— Давай, дед! — опуская окошко, крикнул он инвалиду.
— Пропустите вот этих! — скомандовал инвалид, поворачиваясь к толпе. — Это от губернатора! По нашему вопросу приехали разбираться!
— Раньше-то чего ждали! Наконец-то! — загудел народ, медленно и неохотно расступаясь. — Силкина, Силкина, главное снимайте с должности!
— Обманул старика? — спросил я Гошу, когда одичавшие и немытые народные толпы остались, наконец, позади.
— Я даже женщин не обманываю, — возразил Гоша. — Зачем врать? Денег дал. Говорю ему, дед, душ ты все равно отроду не принимал, а так хоть напьешься вечером. Он мне сначала что-то про людей начал втирать. Ну, а потом, конечно, согласился. Продал, короче, дед народную правду. За пятьсот рублей. Просил-то, между прочим, тысячу. Хуже гаишника!
3
Я нашел ее в смятении. У окна полупустого ресторана она курила сигарету за сигаретой и пила кофе. На ней были голубые джинсы и простая белая рубашка, подчеркивавшая бледность лица. Волосы были небрежно убраны в хвост. Следов косметики не наблюдалось.
Ее глаз я не видел, они были закрыты большими солнцезащитными очками, но ее движения, поза и в особенности отсутствие макияжа не оставляли сомнений в том, что произошло нечто ужасное.
— Почему ты так долго? — набросилась она на меня. Как-то само собою подразумевалось, что я должен являться по первому зову, преодолевая расстояние в сто километров со скоростью реактивного самолета.
— В чем дело? — встревожено спросил я, не теряя времени на объяснения.
— Завод подал иск в суд на наши фирмы, — ответила она непослушными губами. — Долг составляет
Я присвистнул.
— Одиннадцать миллионов — большие деньги, — пробормотал я ошарашенно.
Я ожидал, что проблемы начнутся. Но не в таком масштабе. К тому же я был уверен, что они возникнут в другом порядке. В первую очередь, меня беспокоили бандиты. Завода я совсем не опасался. Он казался слишком неповоротливым. Недавним предупреждениям Собакина я не придал особого значения. Выходит, зря.
То, что администрация завода вдруг проснулась и вспомнила про долги, явилось для меня полной неожиданностью. С другой стороны и сумма долга была огромной.
— Это гораздо больше, чем у меня есть. — Она старалась говорить буднично, но голос выдавал ее страх и панику. — Даже если я продам все, включая свои личные вещи. Я не знаю, что делать! — прибавила она, лихорадочно закуривая новую сигарету. Пальцы у нее подрагивали.
Я почувствовал, как на меня наваливается безысходность. Я понимал, что это только первый удар, что за ним последуют другие. И что темнота будет сгущаться. И так теперь до самого конца.
И для того чтобы узнать, каким именно будет конец, не стоило ходить к гадалке. Я вспомнил безжизненное тело ее мужа на улице перед рестораном, с разбросанными руками и нелепо съехавшими очками.
Самое разумное из того, что я мог сделать — это встать и уйти. Извинившись за то, что ничем не могу ей помочь. Это было бы честно, правильно и своевременно.
Но я, конечно же, не ушел. Я не мог бросить ее одну, надменную и беспомощную, как бабочка. Вместо этого я тоже заказал себе чашку кофе.
— Почему ты в темных очках? — спросил я без всякой связи.
Она порозовела и отвернулась к окну.
— Так и знала, что ты спросишь! — буркнула она. — Не успела привести себя в порядок! С утра ношусь по городу как угорелая. Даже глаза не накрасила!
— Ты считаешь, что в сложившейся ситуации это важно? — невольно улыбнулся я.
— Конечно! — ответила она убежденно. — Я совсем не хочу, чтобы ты увидел меня страшной!
— По утрам ты тоже собираешься ходить в очках? — осведомился я.
— Наглец! — возмутилась она, но я не дал ей договорить.
Я взял ее за твердый подбородок, повернул к себе и осторожно снял с нее очки. Она не сопротивлялась, только изо всех сил зажмурила глаза. И тогда я поцеловал ее в губы.
В следующую секунду я поразился тому, что эта властная женщина, пробывшая столько лет замужем, кажется, не очень умела целоваться. Ее капризные, словно нарисованные губы оставались робкими и неподвижными.
Она смутилась, обхватила меня за шею обеими руками, спрятала лицо у меня на груди, прижалась ко мне и затихла. Я вдруг остро почувствовал ее беззащитность. И на мгновение у меня защемило сердце. Я сидел, не двигаясь, боясь ее потревожить, и думал о том, что, в конце концов, не так уж важно, где ты кончаешь свои дни. В собственном доме, старым и немощным с болью в печени. Или на тротуаре, молодым и здоровым, с пулей в сердце.