Пасьянс на красной масти
Шрифт:
— Ну что, даешь добро? — Петрович даже подпрыгивал от нетерпения. — Нельзя тянуть! Вопрос надо решать прямо завтра. До выборов кот наплакал!
Я молчал, лихорадочно соображая. Соблазн был велик. И все-таки внутренний голос подсказывал мне, что от этого рокового шага лучше воздержаться.
Прежде всего мне претила идея доноса. То, что Бомбилин решился на предательство, не давало мне права поступать так же. В этом было нечто гадкое.
Но был еще один важный момент, не зависевший от моих эмоций. По всем социологическим опросам и по моим собственным ощущениям Бомбилин не мог подняться выше третьего места. Его
В том, что Бомбилину предстоит жестокое падение с облаков, я не сомневался. Он не был готов к ожидавшему его удару. Но это единственное, что могло его отрезвить и что давало мне шанс выправить ситуацию.
— Андрей Дмитрич! — молил Петрович. — Ну пойми же ты! Нету у нас с тобой другого выхода!
Я все-таки решил рискнуть. Я с шумом выдохнул воздух.
— Нет, Петрович, — твердо сказал я, похлопав его по плечу. — Мы не станем его снимать!
Петрович опешил.
— С ума сошел! — ахнул он. — Но почему?!
— Доверься мне, — попросил я. — Надеюсь, я знаю, что делаю. Работай так, словно ничего не произошло.
И пожав ему руку, я вышел под его растерянное бормотание.
5
Вернувшись в Уральск, я, не заезжая домой, сразу поехал к Храповицкому. Мы созвонились по дороге, и он кратко сообщил мне, что ждет меня по «вопросу, не терпящему отлагательств». Обычных скандалов по поводу моего исчезновения он не устраивал, из чего следовало, что либо вопрос действительно серьезный, либо во время нашего разговора он был не один.
В среднем он звонил мне от шести до пятнадцати раз на дню, и даже, если я отбывал по его поручению, злился на то, что меня не оказывалось под рукой. Удивительно, как он еще не посадил меня на цепь.
Возле его дома я столкнулся с Савицким. Тот как раз направлялся к своей машине, но, увидев меня, остановился. Еще несколько лет назад Савицкий был полковником ФСБ, теперь он возглавлял нашу службу безопасности. Он, как всегда, бесстрастно глянул на меня из-под очков и пожал руку. Вызов его домой к Храповицкому, да еще в воскресенье, означал нечто совсем неординарное.
— Шеф распорядился завтра проверить все кабинеты на предмет прослушивания, — в своей сухой манере проговорил Савицкий. — В какое время вам будет удобнее? Ну, чтобы мои ребята вас не беспокоили?
— Безразлично, — ответил я, скрывая удивление. — Я редко сижу на месте. Да вы это и сами знаете.
Наши кабинеты и без того регулярно проверялись. Экстренные меры безопасности означали, что мы переходим на военное положение. С кем именно мы собираемся воевать, я пока не знал. Но расспрашивать Савицкого было бесполезно. Вытянуть из него информацию было столь же невозможно, как заставить Васю хранить секреты.
Савицкий кивнул без тени улыбки, словно наблюдение за моим графиком входило в круг его непосредственных обязанностей.
— Я скажу, чтобы пришли после обеда.
Меня приветствовал громкий лай собак и возгласы Олеси, метавшейся по крыльцу в тщетной попытке их успокоить. Храповицкий ожидал меня в кабинете, обложенный какими-то
Сейчас, когда он был без солнцезащитных очков, его лицо, обезображенное синяками, выглядело неузнаваемо, как клоунская маска, и только глаза оставались яркими и живыми. Я тоже снял очки. Он посмотрел на меня и мимоходом заговорщицки улыбнулся.
— Гозданкер ездил в Москву, — вновь делаясь серьезным, начал Храповицкий. — В налоговую полицию. У него там свои люди. Встречу ему организовали на самом верху. Он предложил деньги, чтобы нас пустили под пресс.
Я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой.
— Это не шутки! — сдержанно обронил я, закуривая.
— Не шутки, — согласился Храповицкий.
Я помолчал, приходя в себя после его сообщения. Хуже налоговой полиции была только прокуратура.
— У нас неплохие отношения с прокуратурой, — вслух произнес я.
— С местной, — поправил Храповицкий.
Я понял, что он имел в виду. Если Гозданкер или кто-то из его столичных друзей в погонах сумели бы договориться с прокуратурой в Москве, наше положение сразу становилось незавидным.
— Нам есть, что скрывать, — продолжал размышлять я.
— Как и всем, — пожал плечами Храповицкий с легким раздражением. Он любил подчеркивать прозрачность нашего бизнеса, хотя мы оба знали правду. — Мы аккуратнее других. Гораздо. Но, как ты сам понимаешь, это никакого значения не имеет. Если решат докопаться… — Он махнул рукой.
— О какой сумме идет речь? Я имею в виду, сколько он предложил?
— По сведениям Савицкого, два миллиона долларов. Но это не точно.
— В Москве согласились?
— А вот этого мы пока не знаем. — Храповицкий невесело усмехнулся. — Боюсь, когда узнаем, будет поздно.
— Два миллиона за такой вопрос — не такие уж громадные деньги, — отозвался я. — Мы можем предложить больше. В конце концов, речь идет о безопасности!
— Два миллиона — это большие деньги! — возразил Храповицкий. — Потому что, если мы начинаем сразу их предлагать только за то, чтобы нас не трогали, еще даже не поняв меру опасности, то вступаем в торги, как на аукционе. И два миллиона становятся начальной ставкой. Потом нас уже не оставят в покое, пока не вытянут в десять раз больше. Это все равно, что залезть под крышу к бандитам. Мы и так платим и налоговой, и милиции, и прокуратуре.
— Есть другие идеи? — осведомился я, пытаясь прочесть его мысли по его распухшему лицу.
Храповицкий машинально пригладил пальцами заклеенную пластырем бровь и поморщился от боли.
— Я еще не обсуждал эту тему с Васей и Виктором, — рассеянно сказал он. — Но я знаю наперед, что они скажут.
— Что? — полюбопытствовал я.
— Что надо уезжать из России, — спокойно ответил Храповицкий.
— На время?
— Зачем на время? Навсегда! — Храповицкий откинулся в кресле и закинул ноги в черных шлепанцах из крокодиловой кожи на край стола. — Вася давно носится с идеей поселиться где-нибудь в Европе. Он терпеть не может Россию. Виктору тоже здесь скучно. К тому же он считает, что мы слишком на виду, и это опасно. С каждым днем все больше тех, кто нас ненавидит или завидует. Рано или поздно в нас начнут стрелять. Или сажать, — добавил он хмуро. — Не знаю, что хуже.