Patria o muerte
Шрифт:
— Буэнос-Айрес должен сжечь генерал Уркис, мы тут не причем — пусть сводят старые счеты, — после долгого молчания произнес Лопес. И негромко спросил, постукивая пальцами по подлокотнику кресла:
— В воссозданную конфедерацию должна войти Аргентина, Уругвай и наша страна, как я понимаю. Ведь так?
— Не совсем так, хефе, вернее совсем не так. Такая «Ла-Плата» не будет иметь устойчивости, и со временем аргентинские власти захотят править более слабейшими членами, давя на Асунсьон и Монтевидео. Нет, сама Аргентина должна стать конфедерацией, в ней должны быть на особом положении столичная провинция и обе провинции «междуречья». Иметь свой голос в общем собрании конфедерации, число участников которой вырастет до пяти. Сговор двоих против одного провести легко, а вот четверых против одного невозможно, тем более таких участников.
Лопес хмыкнул и неожиданно расхохотался, причем искренне, даже слезы на глазах выступили. Утерев
— Ты прав, Алехандро — в такой ситуации аргентинские политики никогда не сговорятся. Буэнос-Айрес будет враждебно относиться к конфедерации, особенно после «пожара». А провинции Энтре-Риос с Коррьентесом подозрительно к ним обоим, и лояльно к нам, как к единственной поддержке. Это ты хорошо задумал, теперь только в жизнь воплотить. Только давай сразу договоримся — честно расскажешь мне о «Боливарианском союзе», без всяких недомолвок и умолчаний. Я знаю, что кто такие социалисты, их учение, есть те, кто про это пишет, приходилось читать. Но ты видел социализм воочию, и для меня важно не допустить ошибок. Не желаю копить богатства и другим не дам — у всех людей должна быть достойная жизнь, как учили наших предков отцы-иезуиты. Они ведь построили нашу страну на учение Христовом, и другой такой просто нет. Как и нет богатеев, что имеют в своих руках богатства, которые должны принадлежать всем тем, кто их создает.
От такого «пассажа» Мартинес окаменел, а Лопес остановился, задумчиво посмотрел в раскрытый иллюминатор — бывать на «Такаури» он любил, корабль являлся своего рода личной яхтой, пусть и под военным флагом.
— Если потребуется, то наши порядки будут распространены во всех провинциях «Ла-Платы», тогда у народа будет земля и великая цель построения будущего для своих детей и потомков. А ради такого стоит жить и умереть, сражаясь, лишь бы процветала твоя страна. И наши парагвайцы будут биться за это самое будущее до последнего вздоха…
Нынешние руины металлургического завода «Ла-Росада», который много сделал для того, чтобы парагвайцы сражались против многократно превосходящей их по силам коалиции долгие пять с лишним лет…
Часть третья
Глава 24
— Все же мы их дожали, капитулировали от безнадежности. Теперь одна проблема — как прокормить такую прорву народа? Хотя о чем я говорю, поля засеяны, стада пасутся — кукурузные лепешки с куском мяса на всех найдутся, как и кружка мате. И никто над ними не изгаляется, больных лечат…
Лопес полностью сдержал данное слово — лагерь интервентов, разбитый в гиблом месте на берегу Параны, больше напоминал огромный лазарет, чем полевую стоянку войск. Надо отдать должное — они продержались долго, две недели, лишенные подвоза самого необходимого, ни кукурузного зерна, ни пшеничного, солдаты так и не получили, блокада на реке была установлена плотная. Президент Митре, вместо того чтобы пойти на переговоры и заключать если не мир, то перемирие, уговорил генералов на дерзкое, но самоубийственное наступление — пройти через болота, опрокинув парагвайские заслоны, и захватить штурмом крепость Умаите, и лишь оттуда начать переговоры с Лопесом. Обладая определенным красноречием, он убедил всех на это выступление, а личной храбрости и решительности хватило, чтобы сражаться в первых рядах наступающих. Но после того как за два дня положили на болотах пять тысяч солдат и офицеров убитыми и раненными, наступило протрезвление — все осознали, что оказались в ловушке, куда их и завел главнокомандующий «союзной» армией. Понятно, что Митре хотел героически погибнуть в бою, чтобы остаться в народной памяти, только ему не повезло — нахлебался болотной воды и в три дня «сгорел» от лихорадки, в беспамятстве, что-то непонятное бормоча.
Затем вместе с голодом пришла не менее кошмарная беда — тотальная дизентерия. Страшнее парагвайских пуль и картечи она косила солдат, и тут даже самые «упертые» поняли, что нужно сдаваться на любых условиях, иначе собственные подчиненные просто растерзают. К этому времени болезни доконали многих генералов, включая уругвайского президента — заболевания ЖКТ страшная вещь, от беспрерывного поноса и рвоты больные люди быстро слабеют, а распространение хвори получило стихийный характер — от постоянного недоедания чего только не ели, даже то, что принимать в пищу не только отвратно, но смертельно опасно.
— А заодно «мозги промывают», что только во благо пойдет. Правильно «команданте» говорил, что любой коренной житель континента «природный социалист», иначе бы не было столь развито революционное движение. А так Лопес введет его в организованное «русло»,
Алехандро осекся — идеи насчет поголовного «раскулачивания» латифундистов «хефе» воспринял с нескрываемым энтузиазмом. В принципе все просто — объявить всю землю «всенародным достоянием», оговорить нормы наделов по провинциям и передать в руки собственно крестьян, без права купли-продажи, но с полным неотчуждаемым правом «вечной» аренды одной семьей. То есть распространить парагвайские порядки, похожие на фермерство, на соседние страны — Аргентину и Уругвай. И моментально обрушилась лавина роботы — Мартинес принялся составлять программные документы, писал листовки, составлял инструкции по работе с пленными. К своему удивлению обнаружил под рукой помощников, и не только в большом числе, но и хорошо подготовленных и, безусловно преданным режиму Лопесов. То, что историки называли «чудовищной по своим зверствам», коррумпированной насквозь «зловещей тайной полицией», оказалось совсем иным органом, скорее похожим на обычных правоохранителей, причем совершенно неподкупных, что удивительно — в отличие от всех стран Латинской Америки явление широкомасштабной коррупции, этого разлагающего все и вся явления, в Парагвае не было как такового. Выборная власть на местах контролировалась «снизу», а вот «сверху» самим Лопесом.
Да и не может быть коррупции в стране, где фактически нет обычной преступности, если не считать крайне редкой «бытовухи», куда без нее. Там где слово за слово, да еще под стаканчик каньи за мачете хвататься будут, а оно у каждого на поясе. Таких «буйных» практически извели еще иезуиты, и подкупить судей не удавалось — судили ведь сами жители. Да и казнокрадства нет, со счетами в зарубежных банках — тут простой вопрос задан будет — «сеньор, а откуда у вас деньги, чтобы делать дорогие покупки». И все — вот это все прекрасно понимают, еще со времен «Доктора Франсии». Да и золота с серебром нет в обороте, исключительно бумажные реалы мелкого номинала, да медная монета, все держится исключительно на доверии. Как сказал бы любой европейский делец — «край непуганых идиотов, которых ограбить легче, чем украсть у слепого лепешку».
И вот по таким селениям и отправляли на дальнейшее излечение солдат, взятых в плен. Впрочем, аргентинцев считали обманутыми Митре, так и было на самом деле. И уже поступала информация, что посмотрев на парагвайские порядки, и прикинув, что в стране нет привычных латифундий, многие не просто задумались, а стали посматривать на мачете. И не только солдаты, даже до младших офицеров, призванных на войну, стало доходить, что политики Буэнос-Айреса их цинично использовали, и «развели как последних лохов», как любили приговаривать русские друзья насчет собственных олигархов. Вот таким идея «раскулачивания» зашла на «ура» — многие начали роптать и требовать похода на Буэнос-Айрес, а заодно пустить под «нож», или с учетом местных реалий, мачете поголовно всех латифундистов и банкиров, что поддержали Митре в развязывании войны с Парагваем. И такое воинство стали сколачивать в провинции Энтре-Риос — генерал Уркис решил снова побороться с Буэнос-Айресом, и набрал в свою армию уже больше десяти тысяч ополченцев. И не он один такой — в ряде провинций стали делать тоже самое, и судя по всему ситуация в стране стремительно накаляется, ведь правительство на мирные переговоры еще не пошло, а на подавление недовольства отправляет карательные отряды. Но то по инерции, вроде как покурить на бочке с порохом, позже, когда «дойдет», уже полыхнет гражданская война, которая неизбежно примет социально-классовый характер.
К пленным уругвайцам отнеслись строго — в большинстве своем в четырех батальонах их «армии» набраны исключительно сторонники партии Колорадо, «алые», убежденные сторонники войны на стороне Бразилии. Хотя принудительно набранные «бланкос» тоже нашлись, в коннице, и много, где-то каждый пятый. Ведь в полках началось дезертирство еще до начала войны, а именно фермеры пострадали больше всего от бразильской оккупации — тем конкуренты были ни к чему.
Но больше всего удивили бразильцы — сами негры, узнав о дарованной парагвайцами свободе, были потрясены до глубины души, особенно когда узнали, что сам Лопес желает полного запрета рабства в Бразильской империи. К тому же на его сторону перешло много республиканцев, каковых в империи хватало с избытком, и «давили» их со всем ожесточением роялистов к революционерам. К тому же всем было разъяснено, что войну начал именно император и поддерживающая его придворная аристократия, и захват Уругвая тому подтверждение. И здесь Лопес сделал гениальный ход, выведя войска из штата Мату-Гросу передал там всю власть республиканцам, созданному из эмигрантов «правительству в изгнании», и объявил, что ни дюйма бразильской территории по итогам войны Парагвай не получит, так как этого совершенно не желает, и в том клянется. С этого момента симпатии пленных солдат и младших офицеров однозначно стали «парагвайскими» — «природный социализм» взял свое.