Патриот
Шрифт:
Второе возможное объяснение заключается в том, что я благоразумно не стал рассказывать всем об этом инциденте, поделившись по секрету только с парой близких друзей. И Кран, поняв, что я не пытаюсь подорвать его репутацию главного хулигана, успокоился.
После эпического «Противостояния возле 21-го дома», в результате которого мне удалось сбросить ненавистное иго и избавиться от денежной дани, школьная жизнь нормализовалась. До самого конца школы я учился лучше среднего, у меня были отличными отметки по литературе и истории, хорошие по математике, физике и сходным предметам и только одна особенность: очень плохое поведение. Я не дрался, не прогуливал, не бил окна, а совершал проступки, гораздо более тяжкие в глазах учителей: постоянно шутил. В каждом классе есть ученик, который обожает по поводу
Учителей я не боялся совершенно и не понимал, почему большинство других детей боится их просто панически. Что они могут тебе сделать, если ты более или менее выучил урок? Только поставить двойку за поведение. Я довольно быстро сообразил, что это ни на что не влияет. Я получал свою четвёрку или пятёрку по предмету, за этот же урок учительница вписывала мне в дневник красной ручкой: «Поведение: неуд», и это не означало ничего. Годовая оценка за поведение тоже почти всегда была «неуд», что технически означало двойку, но на практике все просто говорили: «Алёша учится хорошо, на четвёрки и пятёрки. Только поведение у него ужасное». При этом вторая часть звучала как своего рода тайный комплимент, что я улавливал, когда родители рассказывали о моей учёбе своим знакомым. Вообще, забавно, что взрослые почти всегда довольно одобрительно воспринимали информацию о том, что у меня двойка по поведению. Я даже хвастался своим дневником, когда мне не верили, что он весь исписан красными ручками учителей, и получал стандартную реакцию: «Молодец, Алексей, наш человек».
Сейчас-то я, конечно, понимаю, насколько я был невыносим для преподавателей. Думаю, что для них это самый нелюбимый тип ученика: выпендрёжник, который считает себя очень умным и разлагает дисциплину в классе, чтобы девочки похихикали над его шутками. Я благодарен учителям за то, что они не снижали мне оценки, чётко разделяя мои знания и моё поведение.
В прямые конфликты с преподавателями я вступал нечасто, но если уж вступал, то со всей страстью — с обзывательствами, оскорблениями и последующим вызовом родителей в школу. С одной из учительниц истории я ругался так сильно, что даже думал тогда: если жизнь моя сложится интересно и я напишу о себе книгу, я обязательно припомню ей следующий случай. Рассказывая об истории Александрийской библиотеки, она упомянула, что однажды библиотеку передали под залог десяти талантов, а назад её не вернули: «И вот десять талантливых людей, оставленных в залог, перешли владельцу библиотеки».
Естественно, как маленький выскочка, прочитавший несколько книг, я поднялся и стал объяснять ей и всему классу, что талант — это никакой не талантливый человек, а просто денежная единица. Слово за слово начался огромный скандал, в котором, конечно же, очень скоро обсуждали уже не историю Древнего Египта, а моё хамское поведение (я назвал учительницу дурой).
Так что я выполняю детское обещание, данное самому себе, но понимаю, что не прав был, конечно, я. Несчастная женщина один раз ошиблась, а я превратил её уроки в ад, призывая всех не слушаться её и раздувая одну оплошность до космических масштабов.
Но в целом, за этим маленьким исключением, могу сказать, что школа у меня была очень хорошая. У тех, кто учился не очень, был даже такой лайфхак: в последнем классе перейти из нашей школы в соседнюю, «гражданскую», расположенную в нескольких километрах. Любой наш троечник там становился отличником. До сих пор не понимаю, как это работало, ведь программа, по идее, была одинакова во всех школах.
Девятый и десятый классы проходили под особенным знаком вопроса: куда поступать и, соответственно, к каким экзаменам готовиться? Был 1991 год, романтическая пора зарождавшегося капитализма, позже прозванная «проклятыми девяностыми». Бизнес становился всё более доступным: он был уже не какой-то экзотической профессией, как в конце восьмидесятых, а чем-то обыденным. Я, конечно же, хотел получить такую специальность, чтобы разбогатеть. На то ведь и нужен капитализм, — рассуждал я, — чтобы самые умные и толковые (а я-то, конечно, к таким отношусь) разбогатели. Денежные перспективы сулили новые профессии с классными иностранными названиями — в первую очередь менеджер. Есть такие
Прочитав в газете, что в Плехановском институте в Москве открывается «Школа юного менеджера», куда принимают молодых людей от четырнадцати до восемнадцати, я пошёл к матери и сказал, что хочу попробовать туда поступить. Учёбе в школе это не мешало, ведь занятия проходили по субботам и воскресеньям. Некоторой проблемой было то, что пришлось бы ездить в Москву, то есть двадцать минут на автобусе до железнодорожной станции Голицыно и ещё час на электричке до Москвы, а там на метро. Но ради того, чтобы стать менеджером, то есть сделать первый шаг к головокружительной карьере, я, конечно, готов был поездить.
Приехав в Плехановский институт в день сдачи экзаменов, я увидел, возможно, самую большую очередь в своей жизни. Очевидно, волшебное слово «менеджер» манило не одного меня. Экзамен представлял собой один гигантский тест с вариантами ответов — по нынешним временам это стандартный способ проверки знаний, а тогда он выглядел одновременно диким, очень модно-заграничным и довольно лёгким, ведь проще дать правильный ответ, когда можно выбрать из четырёх вариантов. Спустя пару недель я поехал проверять результаты. У огромной стены, куда были наклеены листы А4 с фамилиями, стояли десятки очень нервных подростков. Сверху — огромная надпись: «Это списки тех, кто не поступил. Если вашей фамилии здесь нет, значит, вы поступили». Тут уже и я начал нервничать: что за бред вообще? Такого я никогда не видел. Проверил списки — нет моей фамилии. Проверил, нет ли ошибки в алфавитном порядке. Часа полтора проверял, выяснял, правильно ли я всё понял, — вроде всё нормально, поступил. Приехав домой, поделился радостной новостью с родителями, и мать, конечно же, сказала: «Быть такого не может, это наверняка списки тех, кто поступил, а ты что-то напутал» — и даже поехала в Москву и проверила сама. Всё было правильно, я прошёл. Я — юный менеджер.
Курс был платным и включал лекции по праву, психологии, экономике и чему-то ещё. Выяснилось, что тайные менеджерские знания можно получить, тупо прочитав обычный учебник по праву. На лекциях, в общем, и пересказывали такие учебники. Но зато, поскольку занятия проходили в настоящем вузе, они выглядели прямо по-взрослому: большая полукруглая аудитория, забитая людьми, лектор за кафедрой, у меня специальная тетрадочка для конспектов, кто-то хихикает на заднем ряду, и лектор делает сердитое замечание.
Впрочем, главной цели — узнать что-то о том, как работает бизнес, — я достиг, хотя знание это было немного разочаровывающим. Мне дали его не лекции, а осознание, какой хитрый бизнес-проект — «Школа юного менеджера». Плехановский институт дал в газету привлекательное объявление, наполненное модными словами. Через «строгий барьер экзамена» пропустили всех желающих — ограничителем явно была только физическая вместимость аудитории. Со всех собрали деньги и прочитали им довольно заурядные лекции. Уж не знаю, заканчивал ли «Школу юного менеджера» тот парень, который это придумал, но заработал он неплохо.
Что касается основного места учёбы, мы устроили несколько семейных советов, где, в общем, проблема выбора была сведена к двум опциям: экономический или юридический факультет. Конечно же, в новом мире рыночной экономики останутся только две эти профессии — экономисты и юристы, — а все остальные вымрут в ходе естественного отбора. В 92-м году сама идея пойти учиться на какого-нибудь физика выглядела смехотворно, а уж на врача и учителя — и обсуждать нечего, непонятно было, кто туда идёт и зачем. Я рассказываю это вроде с иронией, но ведь это был объективный процесс того времени: все так хотели стать юристами и экономистами, что в течение нескольких лет открылись сотни подобных профильных вузов, и уж точно абсолютно в каждом существующем вузе, в любом училище или колледже завели юридический и экономический факультеты. Привело это к довольно очевидным последствиям: спустя пятнадцать лет юристов, экономистов, менеджеров и маркетологов стало как собак нерезаных, а нормального инженера было не найти. Пишу эту книгу в 2020 году и очень надеюсь, что к 2035 году то же самое не произойдёт с программистами и специалистами по искусственному интеллекту.