Pavor Nocturnus

Мельн Игорь

— Ваш заказ, — начал я намеренно тихо и с дьявольской лаской в голосе, — мороженое и коктейли. И поспешу осчастливить: сегодня вы наш пятидесятый по счету гость, и вам положен свежий вишневый морс за счет заведения.

Основные стаканы и чаши я переставил с подноса, разумеется, в высшей степени аккуратно, а обещанный презент резко наклонил, будто у меня вдруг свело руку в страшной судороге. Когда липкий напиток побежал широким пятном по столу, я тотчас же принялся осыпать их извинениями, весьма скромными, чтобы казус не привлек лишнего внимания, и все клялся принести взамен пару кексов. В то же время я еще раз окинул взглядом

зал, убедившись, что меня скрывает колонна по центру, а влюбленная парочка за соседним столиком не замечала никого и ничего вокруг. Как же было стыдно обманывать столь приятных людей, которые вместо негодования, напротив, причем как отец, так и сын, бросились промокать стол салфетками.

Безнадзорная сумка осталась на ближней половине дивана, маня видом заветного портмоне. Несколько мгновений я все же решался на свое безнравственное дело и наконец прижался к столу, упорно предлагая помощь, а сам, как ловкий мошенник — во всяком случае мне так казалось — осмелился запустить руку внутрь. Между тем эти добрые люди вытирали дальние уголки стола и даже приподняли вазочку с декоративными цветами, тщательно промокая под ней, как не справился бы, пожалуй, и я сам.

Во мне кипел поток страха, заставляющий сердце биться не слабее отбойного молотка! Отнюдь непросто было раскрыть портмоне одной рукой, затем двумя-тремя пальцами вытянуть пропуск из прозрачного отсека и бросить вещицу обратно в сумку…

— Это, кажется, мое, — сказал вдруг мужчина холодным тоном, как судья, выписавший смертный приговор отъявленному злодею. Он выхватил портмоне, пересчитал купюры и удивленно вскинул бровью, увидев пропуск в моей застывшей руке — мне почти удалось провернуть свой план.

Воистину смехотворно! Я был пойман, как мелкий карманник, юнец-беспризорник, пытавшийся украсть горсть конфет в магазине. И в которой раз за день я поблагодарил костюм за то, что он скрывал всю уродливую глупость моего лица в тот момент.

— Это… Хм. Интересный случай…

— Я… я…

— Успокойтесь, бога ради… и прошу, садитесь с нами! Я постараюсь забыть об этом, если вы расскажете правду.

Мои колени немощно согнулись под силой волнения, и я рухнул на диван, позабыв, как двигаться и уж тем более говорить. Мальчик, без сомнений, записал костюм белки в список ночных кошмаров и прижался к стене почти вплотную, а мгновением позже перебрался под столом на сторону отца.

— Не сочтите за грубость, но ваш костюм выглядит нелепо, уж извините, и явно мешает вам — такая жара на улице, а в нем должно быть и вовсе удушливо. Снимите уже наконец эту маску.

В тот момент я действительно задыхался от стыда и не мог не повиноваться просьбе мужчины, будучи во власти его будущего решения. Лица обоих несколько даже смешным образом изменились, когда я медленно снял с себя рыжую голову, положив ее на диван. Большинство посетителей, должно быть, полагали, что подобная работа под стать молодому приветливому мужчине, а потому мало кто ожидал увидеть зрелое, покрытое щетиной лицо, ныне багровое, как томат, сморщенное и едва ли не слезливое.

— Вот удивили, так удивили, мистер…

— Фирдан. Питер Фирдан — теперь вы знаете мое имя, и ничто не мешает вам обратиться в полицию.

— Так-так, давайте не будем добавлять офицерам работы: у них и без того хватает забот. Только вчера вот поймали какого-то мужчину, да только что-то не верится мне в его причастность, но сейчас не об этом… Зачем вы

это затеяли?

Мой мозг, сплющенный от давления, работал до презрительного скверно, и я не смог вымолвить ни слова.

— Не ради денег ведь, правда? — продолжил он, сделав глоток молочного коктейля.

— Пропуск… Мне нужен был лишь пропуск в «Тедди’с Хоум». Чтобы встретиться с вашим начальником…

— Неужто вы по поводу вчерашнего случая? Вы отец той девочки? Да уж, мне рассказали мельком про это безрассудство…

— Не знаю, о чем вы говорите. Это личная причина, оттого мне и нужно было в тайне. Он… мой отец. Говорю прямо, чтоб вы не мучили меня сотней вопросов.

— Бенедикт Савва? Постойте, вы же назвались…

— Да, я знаю, кто я! И знаю, кто он. Он — предатель, причастность к роду которого вызывает у меня тошноту.

— Ох… серьезный случай.

— Так вы это называете?! Серьезный случай? Это ужаснейший из всех случаев, напрочь испортивший всю мою жизнь! Уж не до смеха, знаете ли! Случай… Сначала отцы любят сыновей, гуляют с ними, осыпая любовью, заботой, тоннами сладостей и напитков, а после ни с того ни с сего — случай, видите ли! — бросают семьи. Заклинаю вас, мистер, чьего имени я так и не узнал в ответ, не станьте таким же горе-отцом для вашего сына.

Когда я возбуждался, мне трудно было сдержать себя от повышенных тонов, и почти все посетители кафе косили на нас взволнованные взгляды. И видимо, я вконец рассвирепел, если мальчик дрожал с закрытыми глазами, вцепившись в руку отца. Однако на лице мужчины виднелось суровое спокойствие, а в синеве глаз — штиль вместо бушующего моря, какое могло быть ответом на мои раздражения.

— Уверяю вас, ни одно обстоятельство в мире не заставит меня бросить семью.

— Что ж, это радостно слышать, а теперь… прошу простить, но я на работе, и надеюсь на понимание во всех смыслах сегодняшней встречи. Впрочем, если вы решите обратиться в полицию, я не стану противиться и заплачу штраф.

— Постойте, — сказал он в высшей степени мягко, но напрочь обездвижил меня. — Я так и не представился, вот вам мое полное имя печатными буквами.

Мужчина вел себя в высшей степени странно: обращался со мной уважительно, не разгневался за попытку кражи, не желал сообщить в полицию, хотя имел на это полное право, а в следующий миг и вовсе протянул руку помощи в виде пропуска. Звали его Рональд Рид, и пусть этот дневник (а значит и я сам) навсегда запечатлеет имя, которое блестело на глянцевой карточке в свете потолочных ламп, будто покрытое золотом. Пока я читал сведения о нем и рассматривал фотографию, в мою повисшую ладонь втиснулась жесткая ручка сумки, где аккуратно лежал синего цвета комбинезон.

— Я только попрошу вас принести мою форму и оставить ее возле шкафчиков в раздевалке, куда я приду около половины пятого.

Некоторое время я продолжал стоять в безмолвном удивлении.

— Но зачем вы это делаете?

— Я все еще слабо понимаю вашу историю, мистер Фирдан, но вижу, что вы очень нуждаетесь в этом. Я всегда говорю Виктору, моему пасынку, представлять чужую боль, как если бы она была на своей коже. Так намного проще ощутить чужое горе. Предложи мне кто-нибудь встретиться с отцом, я бы все на свете отдал за этот шанс и цеплялся бы за любую возможность. Вот только теперь это не под силу никому. У вас же еще есть время, и кто знает, сколько у вас его осталось…