Пеликан
Шрифт:
Дело даже не в деньгах. В его жизни должно что-то произойти, нужно покончить со всеобщим отрицанием его существования. Мир ему задолжал. Когда письмо упадет в чугунную щель зеленого почтового ящика, пути назад уже не будет, впервые в жизни он совершит необратимый поступок.
Еще никогда Андрей не спускался по улице Миклоша Зриньи так быстро: он несся вниз по кольцу, объезжая проулки и закутки Старого города, прямиком в порт. Промелькнули заправка «Агип», руины турецкой крепости, пыльные пальмы и длинная череда пустующих лачуг для рабочих, повторяющая очертания ступеней склона, будто позвоночник большого мертвого животного. Педали можно было не крутить; он сел прямо
Андрею хотелось увидеть, как Тудман будет спускаться после обеда, еще не подозревая, что его ожидает. Об этом знал только он, Андрей.
Он купил мороженое и пошел на пирс. Для этого времени года стоял необычно жаркий, безветренный ясный день. Лишь далеко на юге, где береговая линия вырисовывалась менее четко, виднелись облака.
Прогулявшись до мола, Андрей сел на ограждение. Полвторого. Прибоя почти нет, внизу в прозрачной воде снуют рыбки — кажется, им нет никакого дела до качки, подхватывающей весь их косяк.
Андрей выбросил остатки вафельного рожка в воду и улыбнулся, увидев, как рыбки то стремительно нападали, то совершали короткие отходные маневры, будто каждая тонущая крошка — глубоководная бомба, которую нужно обезвредить. При этом рыбы всем косяком продолжали раскачиваться вверх-вниз, как неразумные дети в огромной люльке, не имеющие представления о большом мире вокруг.
Он посмотрел на часы и оглянулся. Фуникулер по-прежнему стоял на месте, а метрах в четырех от Андрея возник большой пеликан.
С пеликанами, каждый год прилетающими в его родной городок, он был знаком, но всегда их недолюбливал. Странные, чуждые для здешних мест существа. К тому же Андрей сохранил неприятные воспоминания о том времени, когда остался без работы, пока не получил место почтальона: ему тогда удавалось раздобыть немного денег, сдавая кровь, а эмблемой донорской службы был пеликан. Что-то связанное с христианством.
— Кыш! — крикнул он и замахал руками.
Пеликан остановился и пристально посмотрел на него выпуклыми глазами. В птице было странное достоинство, свойственное порой самым уродливым и глупым созданиям.
— Вали в свою Африку! — огрызнулся Андрей и встал. Он обошел пеликана по большой дуге — птица была внушительных размеров — и направился обратно в порт.
В первом конверте, проштампованном в Риеке, оказались фотографии с ним и Яной. Яна — женщина его мечты, та самая, что сделала его счастливее, чем он был когда-либо за последние пятнадцать лет. Если бы не сопроводительное письмо, он мог бы просто любоваться снимками и даже с гордостью продемонстрировать их ей — фотографии памятного рандеву на его фуникулере. В тот первый раз, когда Яна приехала сама после долгих месяцев его автобусных путешествий ради свиданий в Загребе.
Маленькие фотографии с белыми зубчатыми полями. На обратной стороне немного размазанная чернильная печать фотоателье, проявившего снимки.
К фотографиям прилагалось письмо с требованием заплатить три тысячи динаров и инструкцией. Письмо представляло собой хаотичный коллаж из наклеенных слов и букв, вырезанных, как сразу догадался Йосип, преимущественно из «Пари-матч», «Бунте» и местной газеты.
Первая реакция — три тысячи динаров не так и много. Сумма для него посильная. Но потом он подумал: а почему
В ближайший вторник в пол второго дня конверт с деньгами должен лежать под определенным бетонным блоком на улице Миклоша Зриньи. Именно в то время, когда Йосип поднимается к памятнику пообедать, — об этом в городе знают все.
Этот бетонный блок валяется на обочине пустынного незастроенного участка объездной дороги, и с холма его не видно. Рядом только автобусная остановка, но ни внутри, ни рядом от внимательного взгляда не скрыться. Поймать с поличным того, кто придет за деньгами, не представлялось возможным.
«Мне из этой истории не выпутаться», — понял Йосип. Но все же решил написать письмо, в котором объяснит злодею, что первый платеж будет и последним.
Андрей был в восторге. Три тысячи динаров в конверте значили для него куда больше, чем зарплата почтальона. Эти деньги он заполучил благодаря собственной смекалке, ему не досталась бы кругленькая сумма, не прояви он столько мужества и находчивости. Социалистическое государство — это, конечно, прекрасно, он тоже за равные возможности и против международного капитализма, но со временем начинаешь задыхаться, если никому нет дела до того, что ты особенный и лучше других. А провести остаток жизни как сейчас он не собирался. Мужчина, подобный ему, имеет право на большее. Очередь на современную квартиру в новостройке слишком длинная — холостяку вроде него придется ждать еще много лет; то, что именно он, возвышаясь над всеми в самом прямом смысле слова, вынужден ютиться в каморке цокольного этажа, — большая несправедливость.
В конечном счете на футбольном поле правила точно такие же — вся слава достается лучшим. А русские космонавты стали героями только потому, что, как и он, первыми шагнули в неизвестность.
Поразмыслив, он решил убрать купюры в ящик прикроватной тумбочки и хранить их вечно; эти деньги слишком важны, чтобы тратить.
Сопроводительное письмо тоже наполняло его чувством глубокого удовлетворения, и он раз за разом перечитывал написанное. Йосип Тудман сообщает, что первый платеж будет последним. Но ведь решающее слово за ним, за Андреем. По сути, Тудман умоляет его отказаться от дальнейших требований. Фактом платежа он уже расписался в собственном бессилии.
В итоге Андрей решил потратить особенные деньги особенным образом. Он сел на велосипед и отправился на окраину города к стадиону для собачьих бегов.
Подъехав и, по обыкновению, пристегнув велосипед к ржавому ограждению, Андрей заметил на дальнем участке стадиона облако пыли. Первый забег он наполовину пропустил, но ведь будут и другие. Поодаль на серо-зеленом поле, вокруг эпицентра событий — компании мужчин рядом с белым шатром и старым сараем, — стояли криво припаркованные автомобили. Из громкоговорителей звучала народная музыка. Андрей сразу заметил, что никого здесь не знает. Это он понял еще по машинам: старые «заставы», ржавые итальянские развалюхи и несколько грузовиков. Скорее всего, публика в основном из бетонных новостроек, куда он почту не носил, и, возможно, деревенские.