Пепел и песок
Шрифт:
— Мне все равно, откуда вы, дорогие мои южане. Мне нужны сюжеты. Хоть с юга, хоть с севера.
Требьенов страдальчески смеется:
— Будут, будут, Велимир Велимирович!
— Набросаешь что-нибудь до завтра? — Он поворачивает ко мне голову, трет шею. — Чертов остеохондроз. А?
— Набросаю.
— Нужна драма. Причем с хорошим культурным бэкграундом.
— С чем?
— Мы стремимся работать на продвинутую аудиторию, не для ларьков на Курском вокзале. Может, что-нибудь историческое, раз уж ты историк?
— Что?
— Отбор актеров.
Мир Мирыч кладет под солонку несколько купюр, задумывается и добавляет еще одну. Встает, протягивает мне руку:
— До завтра. Бог даст, что-нибудь у нас и получится.
Требьенов уже отодвигает стул Мир Мирыча и спрашивает тонким голоском:
— А как бы мне получить членство в «Ефимыче»?
— Очень просто: нужны две рекомендации. Одну я тебе дам, а вторую… — озирается вокруг, морщится. — Да вон, хоть Иван Неронович. Когда протрезвеет. А зачем тебе?
— Очень приятное место и интеллигентная публика… Вы ведь не будете ходить, куда попало.
— Ну да. Не буду. Кстати, очень прошу: забудь слово «кушать». Такого слова в Москве как бы нет.
— Уже забыл!
— И еще имей в виду: Ричард Овсянкин умер полгода назад.
— Царствие небесное!
Аминь.
41
Наше время.
Можно вздохнуть свободно и крутить педали, пока не воткнулся в спицы очередной флешбэк.
Добрый Бенки, неси меня к моей Катуар на своих стальных чреслах! Мы прекрасны с тобой. Мой плащ развевается, накрывая Тверскую. Провались вся Москва, уйди сквозь песок, мне не нужен никто. Только девушка-диалогистка.
— Здравствуй, Катуар! Здравствуй, птица!
Она в белом льняном сарафане. Солнечный свет делает его почти прозрачным. Бенки дрожит от волненья.
— Ты на велосипеде приехал на свидание? — Катуар улыбается кому-то поверх моей головы.
— Да… Я так сроднился с ним.
— Интересно взглянуть и на других родственников. Много их там еще у тебя? Лягарпа не считай — он уже мой родственник.
— Еще пишущая машинка марки «Брунгильда». Но она старенькая, ей тяжело далеко ходить.
— Я ее не видела. Сдал в дом престарелых?
— Нет, она в секретере живет, в полном ампире. Зачем ей пылиться?
— Надо познакомиться. Но как мы пойдем в кино с твоим родственником?
— Я очень хочу тебя поцеловать.
— А Бенки тоже хочет? — она проводит рукой по рулю. (Алый лак я люблю.)
— Хочет. Но я раньше сказал, чем он.
— Целуй.
— Ты на каблуках, я не дотянусь.
— Мне встать на колени?
— Нет, я попробую взлететь.
— Ладно, начни с того, что проще, — она склоняет теплое плечо к моим губам.
Я целую его — прямо в татуировку «А».
— Какое у тебя глупое лицо при этом! — Катуар смеется.
— Почему я от тебя сношу все
— Да, конфликта не получается. Сплошной гур-гур. Противоречим законам драматургии.
42
15 лет назад.
— Мне кажется, молодой человек, вам нечего делать на историческом факультете. Вы не согласны? — Профессор Бурново отбрасывает зачетную книжку, она едва касается стола и прыгает мне на колени, бедняжка. «Укрой меня, спаси и сохрани!»
— Наверное, согласен.
— Видите, вы даже не пытаетесь бороться. Где ваша пассионарность?
— Что?
— Гумилева читали?
— Нет еще.
— Я и вижу. А что читали в этом семестре?
— В смысле?
— Назовите мне, что вы читали, будьте любезны!
— Я?
— Вы!
— Я читал…
— Что? Мою монографию о Бенкендорфе, например, читали?
— Нет еще.
— Вы откуда приехали в Москву?
— Из Таганрога.
— Пожалуй, пора вам туда возвращаться. Я сегодня же поговорю с деканом. Что вы смотрите на меня? Прощайте.
Пауза. Хиштербе.
— Прощайте! — Профессор делает метелку тонкими пальцами, подняв ветерок.
Ах, Бурново! За что ты так со мною? Психическая метеорология — опасная дисциплина.
— В Таганрог, молодой человек! В Таганрог.
Порывы ветра усиливаются. Штормовое предупреждение.
Встаю. Еле держусь на ногах.
— Я никуда не уеду.
— Что? — он плохо слышит меня сквозь шум бури.
— Я никуда не уеду! Я буду здесь вечно!
— Что?
— Я из переулка Вечность!
— Выйдите отсюда!
— Замолчите! Здесь все подчиняется мне!
— Пошел вон!
— Приказывайте своему мертвому Бенкендорфу. Может, он вас услышит?
Профессор задыхается. Но я уже плохо различаю его силуэт сквозь пыльную бурю.
ЗТМ.
Да, Бенки, взрыв должен случиться. По знаку свыше герой обязан испытать Преображение. Примерно на пятнадцатой странице общеупотребительного сценария. Сперва показываем заморыша, бычка-песочника, который еле поспевает за планктоном. Добившись сострадания к нему с маркетинговой точностью, начинаем сам сюжет. Заморыш берет первое попавшее под руку ружье (оно заботливо вывешено реквизиторами на нужной стене) и открывает огонь на поражение зрителя.
Чем хуже Марк Энде? Достойный заморыш.
43
И снова я рядом с плечом Катуар.
— Но почему ты не хочешь идти в кино? — спрашивает она.
— Понимаешь, это все равно, что больному циррозом печени поднести стакан водки.
— Какая метафора! Только что придумал?
— Нет, в каком-то интервью когда-то сказал.
— И что, ты умрешь во время сеанса?
— Вполне возможно.
— Но ты же не умер у отца Синефила.