Пепел и песок
Шрифт:
— А ты не бойся!
В кухонные врата ступает высокий человек, командор в алом шелковом халате. Он держит трубку и ведет разговор, не замечая нас:
— Не бойся! Пиши еще главу, приходи ко мне, я посмотрю, дам советы. Когда? Давай завтра вечером. Жена с дочкой пойдут в театр, нам никто не будет мешать. Все, договорились. Целу… — он наконец различает за круглым столом меня и Хташу. — Эээ, до свидания. Ауфвидерзейн.
Кладет трубку на стол, опирается на него (стол ахает). Смотрит на меня взглядом палача. Я застываю с ложкой, харчо дрожит в руке. Плеснуть бы этим харчо в лицо командора, чтоб завыл, чтоб по полу катался. А потом взять бы саблю (я видел в гостиной ее, на стене), порубать на куски всю эту квартиру и кричать сладострастно: «Врешь, не возьмешь! Я за сыр не продамся!»
— Папа! — улыбается Хташа. —
— А мы прекрасно знакомы! — перебивает ее профессор Бурново.
Ложка не выдерживает и падает в обморок, одарив мои колени пылким харчо.
Как славно скользит сюжет, будто все это уже было. Да, Бенки, нужны и такие ходы, дерзкие и простые. С виду комедия, а присмотришься — драма. Или наоборот? Надо героя помучить, пусть потеряется в жанре, несчастный, и пусть знает, что автор безжалостен. Пусть сражается сам, голыми ручками, ажурной ложкой. Нет, ребята, пулемет я вам не дам.
56
Через тридцать восемь минут я, наряженный, как Петрушка, в широкие спортивные шаровары Бурново, вдыхаю ароматы сыров, что Роза преподнесла на обильном блюде. Потею, не смею дотронуться. Бурново сидит напротив нас с Хташей, наливает в искристую рюмку водку из морозной бутылки.
— Папа, ты уже третью пьешь! — Хташа скорбит. — Утебя сердце!
— Сердцу водка только помогает! — Он выпивает, сладко чавкает и ставит на стол рюмку с праздничным стуком. — Так что же, молодой человек, вы все же намерены взяться за ум?
Хташа мягким тапком наступает на мою левую ногу, передает под столом мольбу: соглашайся, и будешь тут счастлив.
— Вы знаете, профессор, мне так нравится ваша огромная квартира, ваши сыры, ваша сабля в прихожей, ваши гипсовые бюсты на книжных полках, ваша стиральная машина, которая сейчас облизывает пеной мои штанишки, ваша пышная Роза и все другие цветы, что я возьмусь за ум, возьмусь за жалкие сиськи вашей дочери, лишь бы не возвращаться отсюда к Буху и его Брунгильде.
Нет, Бенки, шучу. Я отвечаю иначе:
— Я очень люблю историю, просто не успел к экзамену подготовиться. Ко мне приехала бабушка, и я показывал ей Москву.
Тапок Хташи хихикает. Я закручиваю трепетным пальцем волосы на затылке.
— Хорошо, молодой человек, бабушка — это, конечно, причина. Экзамен вы пересдадите. Только что же вы так тогда раскричались?
Хташа ловко опережает мой мучительный ответ:
— Он очень извиняется. Он просто очень нервничал.
— Нервничал? Но кричать-то зачем? У меня такой случай впервые. Но раз дочь говорит… А думали ли вы уже над темой будущего диплома?
Надо мгновенно увернуться от удара, враг занес над головой саблю.
— Да, конечно. Я бы хотел написать о Федоре Кузьмиче.
— О старце? Неожиданно. А почему о нем? Фигура весьма спорная.
Говори, Бурново, говори. Ты сам себе ритор. А я пока буду нежиться в твоем баритоне, украдкой есть сыр, ублажать свою левую ногу.
— Фигура очень спорная, — Бурново поднимается, сдвигая вековой стол. — Собственно, откуда весь этот ажиотаж взялся? От вечной иррациональной русской любви к царям-страдальцам. То Иоанн Антонович, младенцем скинутый с престола Елизаветой, то Петр Третий, свергнутый муж Екатерины — не побоюсь этого слова — Великой… Смерть Александра Первого казалась загадочной для многих. Действительно, странно: в сорок восемь лет, будучи крепким и любвеобильным мужчиной, внезапно умереть от горячки. Когда гроб доставили в Петербург, мать Александра, по некоторым свидетельствам, взглянув на покойного, воскликнула: «Это не он!». И тут, спустя двенадцать лет после похорон, возникает этот загадочный сибирский старец. Да, высокий, да, в чем-то схож с покойным императором, но что еще? Ничего! Только народное желание увидеть царя, сбежавшего с престола и замаливавшего остаток жизни грех отцеубийства. Конечно, сам сын своего папу Павла Первого не душил, но молча заговор благословил, чем всю жизнь потом действительно терзался. Федор Кузьмич был очень набожен, после смерти на его коленях обнаружили мозоли от частого стояния в молитве. Это уже повод заподозрить в нем царя? Вялый аргумент, согласитесь. Обращался к приходившим он на украинский манер — «панок». Неожиданно для того, кто на Венском балу покорял сердца главных красавиц Европы, не так ли? По одной из версий, бывший царь после бегства
— Я пока не решил точно.
— Скажу честно — историк из вас вряд ли получится. — Бурново улыбается, поглаживая бакенбарды.
— Папа, он очень старается, — Хташа проводит шершавой ладонью по скатерти.
— Да? Пусть старается. Но муза Клио — капризная барышня. Скажите, молодой человек, — Бурново садится, скучает. — А что вообще в мире делается?
— Стабильности нет.
— А у вас там в Таганроге что теперь интересного?
57
Герой вспоминает, размякнув от сырного яда. То есть флешбэк во флешбэке. Матрешечник, а не сценарист.
— Добрый день!
На фоне белой двери моей больничной палаты, в рамке рассохшегося косяка возникает образ: юноша с улыбкой сатира, в руках — обаятельный мягкий пакет. Это, Бенки, нужный нам персонаж. Он уже выглядывал между строк, пусть теперь выступит смачно, чтобы зритель его полюбил/возненавидел.
— Меня зовут Сильвер. Фамилия — Требьенов. Я буду с вами в одной палате, вы не возражаете?
— Заходи, заходи, — машет старый курильщик в майке, сидящий на кровати, что напротив моей. — Тут вон парень с переломом, и говорить пока не может — челюсть. А у тебя что за болезнь?
— О, у меня масса болезней. Наш таганрогский климат совершенно для меня непригоден. У меня обнаружили язву, подозрение на гастрит, еще повышенное артериальное давление, — Требьенов кладет пакет на тумбочку. — Шумы в сердце, затемнение в легких…
— А голова? — взволнованно спрашивает старик. — Голова как?
— Часто болит. И аллергия на чаек.
— Как это?
— Представьте себе. Такое тоже бывает.
— И такой молодой! Лет двадцать пять?
— Нет, мне всего семнадцать. Просто у меня уже началась алопеция…
— Что?
— Облысение. Тоже от климата.
— Как же быть?
— Менять климат. Нужен хороший здоровый климат. Так что придется мне переехать в другой город. И я уже знаю в какой. Мне надо в Москву. Там нет моря, нет чаек, интересная жизнь, хорошие люди и прекрасная еда. Москва меня вылечит. — Требьенов снимает потертое покрывало с постели, складывает и вешает на решетку стальной кровати. — Москва — это настоящее лекарство.