Пепел и песок
Шрифт:
«Извини, Бенкендорф оказался уже неактуален, — пропел сквозь табачную трубку Йорген. — Народ и без него возлюбил хороших парней из спецслужб. Но аванс тебе честно отдадут: ты же работал, ну?»
Надо искать другого жильца. А я не жилец. Бабушки нет, квартира в Таганроге свободна, можно стать санитаром в больнице и носить нимфам судна, тоже работа.
— Э, парень! Ты местный? — Белобровый злодей встает на пути.
— Нет, не местный. Извините, я спешу.
— А у нас в Люблино спешить не принято. Надо с местной
— А вы не боитесь?
— Чево?
— Что я вас как-нибудь убью?
Белобровый злодей заинтригован:
— Меня зовут Игорек, если что. И как ты меня убьешь?
— В своем сценарии.
— Где?
— В сценарии. Это будет страшная смерть, Игорек.
— А, хорошо. Отойдем-ка. Вон туда, за гараж.
И поволок меня Игорек, чтоб за гаражом я навеки умолк.
Опустите камеру, покажите наши следы на люблинском снегу. Вот Игорька, а рядом мои, левый след поглубже и подлиннее, оставляет всем прощальный привет от берцовой кости. Слышится голос Игорька:
— Бабки есть?
118
В заплывшем зеркале ванной-склепа разглядываю бывшее лицо. Оно стало цвета мечты, как халат Бурново. Язык мой, враг мой, расшатывает кровоточащий зуб. Завтра к врачу бы надо сходить. Куда? К какому врачу? Зачем? Чтоб он дал порошок радости, таблетки смелости, капсулы наглости? Врач не спасет. Талант не продать. Все утопить.
На бортике ванны скучает старое лезвие бритвы. Поговори хоть ты со мной, железка бесполезная!
Беру лезвие и намечаю его маршрут вдоль вены на левом грязном запястье. Начертить бы им вензель Ende, зря я, что ли, так бился над графикой гордого имени? Которое никому уже будет не интересно, кроме смешливых студентов-медиков в морге.
Нет, сперва наполнить ванну, насыпать в нее поваренной соли. Бычок-песочник должен уйти в свою азовскую стихию. (Эй, бычок, ты слишком долго плавал, все тебя успели позабыть.) И в ванной плескаться, наблюдая за тем, как вода обращается в красное вино, — до полного ЗТМ.
И раздеваться не надо — в одежде труп гармоничней.
Где тут соль, в этом протухшем буфете? Вот она. Теперь все готово.
Но раздается звонок. Звонок-1, звонок-2, звонок-Н2О.
Беру трубку черного аппарата, пропахшего давно умершим котом. Интересно узнать, кто последний услышит мой голос.
— Аллоу! Это я, Сильвер. Аллоу!
— Я слушаю.
— Здравствуйте, Саша. То есть Марк, извините. Мне очень нравится ваше новое имя.
— Оно мне больше не понадобится.
— Ой-ой-ой! Я знаю от Йоргена, что ваш проект не стали запускать. Но поверьте — ничего страшного не произошло. Аванс вам дали? И это уже хорошо. Знаете, сколько народа ходит со своими гениальными проектами и ни копейки выбить не может?
— Нет, не знаю. Мне это неинтересно. Неинтересно.
— Хотите, я вас в Канны
— Мне ничего уже не надо. Я и так пропал.
— Перестаньте! Напишите мне быстро сценарий арт-хаусной короткометражки. Денег заплатить не могу, но мне нужен фильм, чтобы с ним поехать в Канны. Арт-хаус тем и хорош, что его можно снять хоть на бабушкину кинокамеру. Чем хуже снято, тем выше похвалы.
— Шарлатанство какое-то.
— Вот вы и заинтересовались!
— Отстань.
— Ха-ха! Думайте быстрее, а то попрошу еще кого-нибудь. Но я звоню не только за этим. У меня есть для вас большой сюрприз. Приезжайте завтра. У меня теперь свой кабинет на «Мосфильме». И купите себе уже мобильный, так нельзя!
Короткие гудки входят в резонанс с моим пульсом. Левая нога просит пить. Все утопить. В ванну. Какое слово было последним перед смертью? Отстань? Сойдет.
А ты, глупый Бенки, уже решил, что это тот самый звонок, который меня спасет?
119
Когда ванна наполнена наполовину, я бросаю в нее полпачки запекшейся соли. Взбалтываю рукой поминальный коктейль в мутной ванной. А теперь, как Ами учила, надо выступить экстравагантно, почудить всем своим весом. Зрителей нет? Посажу в партер Лягарпа.
Пока я веду все эти нероновские приготовления, посмотрим флешбэк напоследок.
Подвал в переулке Вечность. Карамзин лежит на диване фон Люгнера, гладит свой блинный живот.
КАРАМЗИН Мой бычок ненаглядный, назвать дату смерти твоей?
Я Нет!
КАРАМЗИН Боишься, как я погляжу?
Я Просто не хочу.
КАРАМЗИН Не волнуйся, это случится не завтра.
Я Все равно, не надо.
КАРАМЗИН А как жить хорошо, когда день твоей смерти известен. Разве нет?
Я Нет, нехорошо… Это страшно.
КАРАМЗИН Не надо бояться. Запомни — день твоей смерти…
Я Не надо! Заткнись!
Карамзин поднимается, скрипя нацистской кожей, смотрит на меня глазами утопленника.
КАРАМЗИН Ты стал слишком смелый.
Я Я уезжаю в Москву. Поступать в МГУ. А ты можешь сдохнуть на этом диване.
И теперь пора в ванну. Карамзин сдохнет сам. А я уйду, как аквалангист — брюшком к небу, спиной в глубину. Старец, прощай!
Лихо бросаюсь через пожелтевший борт, ноги вверх.
Звук плещущейся воды, не хватает разве лишь криков чаек.
120
Это кафе чудом уцелело после бомбежки Сочи, скрылось от прицелов олимпийских снайперов под лианами бугенвиллии. Я обнаружил его случайно, когда уже не мог бежать после морга («Вы хорошо знали эту девушку? Где ее документы?»).