Пепел и песок
Шрифт:
— Это сделали китайские товарищи в честь 800-летия Москвы, — говорит Ами и гладит шкатулку, от чего на ладони остается пыльца. — Сам Университет тогда только заложили, но… Подождите, вы действительно не догадываетесь, о чем я?
— Наверно, догадываюсь.
— Что я слышу? Произнесите «догадываюсь» по-человечески, без этого вашего южнорусского «Г»! Чему я вас учу?
— Догадываюсь.
— Примерно так. Не то, чтобы уже звучит совсем по-московски, но где-то в области. Сегодня дам вам одну скороговорку на дом, чтобы в следующий раз звенела!
Из-под стопки писем Ами достает темный ключ, отупевший от долгого безделья.
— Вот он, мой дорогой! — Ами целует овальную головку ключа. — Я обещала вам сделать это весной. Слава богу, весна наступила, я пока жива и даже пью водку. Но пока трезвые — мы сделаем это. Принесите с кухни спички.
Ами идет вверх по узкой лестнице, дыхание ее в темноте уже становится предсмертным. Я следую за ней, касаюсь руками печальных влажных стен. Это гробница-перевертыш, в которой надо не спускаться, а подниматься. Ами зажигает спичку, оборачивается, пламя отражается в трех рубинах ее броши.
— Так вам, юноша, не очень страшно? Слушайте, я опять забыла — какой вы придумали себе псевдоним!
— Марк Энде.
— Марк Энде, да! Как славно. Мне очень нравится. Под вами сейчас будет Москва. Поднимайтесь дальше сами, это уже шпиль моей высотки. Вот тут лестница. Скобы. Карабкайтесь!
— Может быть, дальше не надо? Из ваших окон мне хорошо видно Москву.
— Карабкайтесь, я сказала! Я ведь не заставляю вас прыгать оттуда.
— Ами, я хотел спросить…
— Спрашивайте, но быстрее, я уже устала.
— Ваша брошь — это какой-то символ?
— Да. Символ начала, что непонятного? Не отвлекайтесь, лезьте наверх!
— Лестница ржавая, наверное, совсем.
— Карабкайтесь, Марк Энде! Отступать некуда. Впереди Москва!
Бесит, бесит, старуха. Лестница, которую я почти не вижу, отлита из болотной брони. Я долго держусь за перекладину, пытаюсь ее согреть. Наконец появляется сюжет. Смотритель Главного шпиля живет тут в каморке. Он никогда не спускается вниз. Ему запрещено. Он почти арестант. Еду ему приносит пьяный дворник, иногда забывает, и тогда Смотритель питается облаками. И что? Это не сюжет, это герой и антураж. Что хочет Смотритель? Коснуться земли? Пожевать пятилистник сирени? Встретить забытого сына? Убить Иванова? Допустим. Кто такой Иванов? Это тот, кто заставил Смотрителя покинуть старую квартиру и навсегда оказаться прикованным к шпилю. Как заставил? Почему Смотритель подписал тот смертельный контракт? Подлецу Иванову дам другую фамилию — Бурново. Хороша моя месть.
Нога. Ноет. Левая, со стороны сердца. Как всегда, в мгновения помутнения рассудка, которое зовется вдохновением.
— Марк Энде! Вы карабкаетесь? — голос Ами пугает мутным звуком. — Быстрее!
И я протягиваю липкую лапку к следующей
— Марк Энде? Вы еще слышите меня? Когда увидите под собой Москву — произнесите клятву под звездой!
— Какую? — спрашивает жучок.
— Это вам видней. Но поклянитесь, что вы осуществите свою главную мечту. Нет! Москва мечтам не верит. Вы хотите сделать что-то?
— Не знаю.
— Думайте быстрей! А потом мы выпьем за это водки.
Спасибо, Ами. Теперь я знаю. Я знаю точно. Там, на ребристой площадке под Звездой уже стоит высокий старик с седою бородой. Он отгонит чаек. Он утешит. Еще одна скоба, еще одна.
107
— Катуар, что с тобой?
Она садится на пляжный песок, спиной ко мне, лицом к морю, скрестила руки. Ее позвоночник почти рвет алый сарафан.
— Катуар, птица моя!
— Ты сказал, что мы сегодня уезжаем в Таганрог. — говорит она волнам. — А теперь наш чемодан унесли в номер.
— Мы уедем. Уедем! Но пойми, я сейчас не могу отказаться от такого сценария.
— Ты отказался от прежнего довольно легко.
— Да, потому что я уже не прежний. Но сценарий о Старце — это совсем другое. Неужели ты не понимаешь?
— Я понимаю, что ты обречен. Я не хочу тонуть вместе с тобой. Твои сценарии будут вечно.
— Катуар! Ты безжалостна. Я ничего не умею больше. Ни починить велосипедную цепь, ни наклеить звезды на потолок, ни сделать абажур — ничего! Мне тридцать пять лет, а что я сделал? Убил толпы народа, все утопил в крови. И теперь, когда, наконец, я смогу написать о том…
— Я не запрещаю тебе. Пиши.
— Но ты должна быть рядом со мной, Птица. В том самом абажуре в виде клетки.
— Я ничего не должна. И не буду делать твой абажур.
Провожу рукой по ее волосам. Впервые в нашей с ней короткой жизни она ниже меня ростом. Катуар наклоняет голову, рука соскальзывает.
— Катуар, пойдем.
— Я останусь здесь.
— И что?
— Построю себе тут песочный замок и буду в нем жить.
— Пойдем, птица-шутница. Вечером ты потрясешь всех своим платьем, своими плечами, своим носом. Икрыльями.
— А утром ты проведешь семинар на тему «Как написать сценарий, который все разрушит». Все будут в восторге, особенно девушки.
— Все. Мне надоело. Я устал. Сиди тут, если тебе так нравится мокрый песок.
— О! Драматургия наконец обострилась. Как славно!
Фигушки. Теперь я промолчу. Саша уйдет, хромая сильней, чем обычно: таково коварство песка. По дороге к гостинице «Перл» он начнет вырастать, раздаваться в плечах, рвать безжалостно на себе шкурку Саши-из-Таганрога, улыбаться очарованным прохожим. Превращаться в великого Марка Энде, в того, кто он есть. Втого, кем назначено быть. Человека из ниоткуда.