Пепел и пыль
Шрифт:
— Ведь вам не надо было убивать прихожан, верно? Он не для этого туда вас привёл?
Чуть выпрямляюсь, чтобы взглянуть на химеру. Ядовито-зелёные волосы разметались по подушке, такого же цвета глаза ищут в моих что-то большее, чем понимание: помощь, поддержку, спасение.
— Он сказал, что мы ему больше не нужны… — химера дышит наладом. — Мы для него были слишком… слабые…. Это была бы растрата… его силы.
Химера заходится в кашле. Я сильнее прижимаю ладонь к её ране. Мои пальцы тонут в промокшей насквозь ткани
— Его силы… — повторяю я, задумываясь. — То есть, его крови? Он не хотел делать вам переливание?
— Нам… нет…Только тем, кто силён… Кто переборол последнюю стадию…
Каждый раз, когда химера замолкает и начинает кашлять, я думаю, что это конец — больше мне ничего не удастся узнать. Но вопреки моим ожиданиям, она оказывается сильнее, чем может себе позволить, и после очередного приступа снова вдыхает, хоть и не полной грудью.
— Ты была дриадой, верно? — спрашиваю я.
Зелёные волосы, зелёные глаза. Я не могла ошибиться. И химера кивает.
— Что ты имеешь в виду под последней стадией? — я продолжаю допрос в надежде, что ещё успею выведать всё необходимое.
— Что-то от оборотня… досталось всем… и это спровоцировало голод…. У каждого разный, но большинство…
— Вышли из-под контроля? — я пытаюсь помочь химере, подталкивая её в правильное направление.
— Аполлинария!
Приказной тон, требующий мгновенного повиновения. Я уже знаю, кто это, а потому сразу оборачиваюсь. Авель стоит между двумя защитниками, расположившимися у входа. Скрестил руки на груди и сверлит меня своим леденящим душу взглядом.
Не знаю, чего он от меня ждёт. Хочет, чтобы я встала по стойке смирно или может отрапортовала по поводу причины своего глупого поведения?
Сейчас Авель — меньшая из моих забот. Я снова обращаюсь к химере.
— Что с вами происходило?
— Начали нападать друг на друга… Он говорил что-то про генетический сбой, про отторжение клеток, про…
Химера тяжело вздыхает. Это у неё получается не с первого раза, и я понимаю — конец близок. У нас осталось едва ли больше пары десятков секунд.
— У тебя есть имя? — спрашиваю я.
— Д… Дрио…па.
— Дриопа, — я улыбаюсь, пытаясь вложить в этот жест то, что хотела бы увидеть сама, будучи при смерти — надежду. — Всё будет хорошо.
Дриопа кивает. Её ресницы вздрагивают в последний раз. Зелёные глаза цвета летнего луга, цвета спелого лайма, цвета новогодней ёлки гаснут… Я видела столько смертей там, в церкви, но почему именно что-то окончательно во мне ломает?
— Аполлинария, — снова зовёт Авель.
Молча встаю, продолжая смотреть на Дриопу. Нимфы — вечно молодые и прекрасные создания, дети природы, потомки стихии, выглядят такими невинными. Они не заслужили всего этого.
Никто не заслужил.
— Что ты себе позволяешь?
Сжимаю челюсть. Авель не получит от меня ни извинений, ни объяснений. Единственное, что
Завожу руки за спину, разворачиваюсь, слегка покачиваясь. Боль в плече ощущается как единственная постоянная переменная. Она отрезвляет.
— Она почила, директор, — сообщает куратор миротворцев, имея в виду химеру.
Авель удовлетворённо кивает. Желание вмазать ему со всей дури растёт в геометрической прогрессии.
— О чём ты с ней разговаривала, Аполлинария? Что спрашивала?
Я качаю головой. Пусть понимает это, как хочет.
— Ты сейчас не делаешь никому одолжение своим молчанием.
Позади Авеля замечаю Нину. Кажется, она только подошла. Маячит за спиной Авеля, не знает, как бы ей протиснуться внутрь помещения.
— Директор, — наконец говорит она, осторожно кладя ладонь Авелю на плечо.
На этот жест он никак не реагирует. Лишь молча делает шаг в сторону, пропуская Нину. Бегло осмотрев всех присутствующих, Нина останавливает свой взгляд на мне.
— Полагаю, задание защитники своё выполнили, — Нина оборачивается на Авеля через плечо. — Они могут быть свободны?
— С них ещё доклад о проделанной работе, — напоминает Авель.
Нина кивает со знанием дела. Она подаёт мне сигнал, едва заметно пошевелив пальцами. Я делаю несколько шагов в сторону выхода.
— С вашего позволения, директор, этим мы займёмся у себя. — Нина жёстко, на пятках, так, как это может делать только военный человек, разворачивается в ровной стойке. — По срокам мы знаем, — рапортует она. — Всё будет предоставлено вовремя.
— Уж будьте любезны, инструктор, — Авель кивает на меня. — Доколе она в вашем подчинении, спрашивать буду конкретно с вас.
Нина кивает. Боль в руке окончательно стирает всякие границы сознания, и я вижу лишь Никиту. Лицо от меня скрыто, но спина напряжена, ладони сжаты в кулаки.
Бен жаловался на Татьяну, но мог ли он подумать, что есть кто-то гораздо строже?
Не дожидаясь второго приглашения, следую за Ниной. Чувствую на себе взгляд Авеля, пока мою спину не прикрывает кто-то, кто двинулся следом. Наверняка другие защитники. Прикидываю, как бы нам с Ниной от них избавиться, чтобы остаться наедине, когда она вдруг останавливается (я едва успеваю притормозить, чтобы не врезаться в неё) и, не оборачиваясь, произносит:
— Волк, Птица, Фонарь и Пуля — свободны, — отчеканивает она.
Вышеупомянутые в лице Фаины, Леона, Марьи и высокого, чьего имени я ещё не вспомнила, протискиваясь мимо меня, уходят, кивнув Нине на прощанье. Я ожидаю, что Нина тут же обратит на меня внимание, но вместо этого она возобновляет движение, ведя меня по коридорам штаба, как заключённую.
С той разницей, что пунктом назначения станет не тюрьма, а комната Алексея — в этом я уверена.
— Почему у них такие прозвища? — спрашиваю я.