Пепел и пыль
Шрифт:
— Я просто… не уверена, что до конца тебе верю, — говорю я, а сама отмечаю: нужно быть осторожной.
Я плохая актриса, а Рис, похоже, очень внимателен к окружающим. Если я не постараюсь, разгадать меня ему не составит труда.
— Согласен, — кивает Рис. — Эта новость не из тех, в которые веришь сразу. Но я клянусь тебе: всё, что я сказал — правда.
Тихий, практически умоляющий тон смущает меня. Не знаю, действительно ли ему настолько нужны моя вера и моя поддержка, или я всего лишь очередная пешка в его игре, захват которой — не больше, чем необходимая для победы часть стратегии. Тем не менее, он сейчас здесь и он вылечил
— Ты говоришь, что попал сюда благодаря помощи своего племянника… Что с ним произошло? Он сейчас в порядке?
Риса, кажется, этот вопрос ставит в тупик. Наверное, он ожидал от меня чего-то другого, нежели заботы о том, кого я не знаю.
— Сейчас — слишком однобокое понятие. В данном времени он ещё не родился, а в будущем, где я его оставил… Парень сильнее, чем пытается казаться, так что, думаю, он справится.
Рис не задумывался о том, какого будет Власу. Сначала испортил тому жизнь, потом использовал, а теперь бросил на произвол судьбы. Не то, чтобы я всегда была образцовым родственником для своих близких, но даже я соображаю — это не то, что принято делать в семье.
— Так зачем ты вернулся, Рис?
— Забрать своё.
Рис встаёт с кровати и идёт к туалетному столику. Едва притормаживая, подхватывает табурет и возвращается обратно. Ставит табурет передо мной, опускается на него. Упирает локти в колени, кладёт подбородок на кулаки и некоторое время просто смотрит мне в глаза из-под опущенных ресниц. Я молча выжидаю, хотя это даётся мне с трудом. От взгляда Риса холодок бежит по спине.
— Если ты осудишь меня, я пойму, — наконец говорит он. — Только помни, что сам я не чувствую себя виноватым и ни о чём не жалею. Единственной ошибкой, которую я допустил, была спешка.
— Я выслушаю тебя, — произношу я. Чуть осмелев, протягиваю руку и легко сжимаю его запястье. Когда взгляд Риса падает на мои пальцы, я тут же возвращаю руку. — Только если ты обещаешь рассказать мне всю правду, от начала и до конца. Какой бы она не была.
— Я бы доверил тебе свою жизнь, если бы в этом была необходимость.
Мягко стелет, подлец. Знает, что подобные слова никогда не воспринимаются иначе, чем обязанность если не доверия, то уважения к человеку, произнёсшему их. А всё потому, что Аполлинария пришла к Рису даже тогда, когда тот наделал глупостей, и все стали считать его монстром. Наверняка Рис не видит помех для Аполлинарии и сейчас стать ему другом.
Вот, что интересно: Аполлинария и правда не замечала фактов, считая, что другие перегибают палку во мнении к Рису, или принципиально закрывала на это глаза?
— Все года после смерти сестры и матери, я кое-чем занимался, — начинает Рис. — С уходом Сью это дело стало моей новой и единственной целью к существованию, причиной подниматься с кровати по утрам. Я был уничтожен, разбит, разваливался на части, медленно сходил с ума, и лишь эта тоненькая ниточка между разумом и продуктом, который я собирался произвести, держала меня на плаву.
Продуктом? Мне казалось, что его отношения с Евой и Эдгаром были более тёплые: не создатель — эксперимент, но отец — дети.
— Продуктом? — свой вопрос я решаю задать вслух, но Рис меня не слушает.
По остекленевшему взгляду вижу, что сейчас он где-то далеко в своих воспоминаниях.
— Сначала это даже мне самому казалось безумием, и если бы не Иезекииль, свалившийся на мою голову как дар небес,
Рис трясёт головой. Локоны кудрей скачут в разные стороны. Сколько сейчас ему лет? Едва ли намного старше Аполлинарии, но выглядит ещё совсем юношей. И очень симпатичным, нельзя не заметить.
Зло выгоднее всего преподносить именно в праздничной обёртке.
— Вирус пришёл из Огненных земель. Для местных он не больше, чем простуда, но для человека он смертелен: поражает организм медленно, овладевая всеми органами по очереди и оставляя лёгкие напоследок, чтобы уже на смертном орде человек захлёбывался собственной кровью, не способный сделать спасительный вдох. Для стражей вирус не опасен, но они могут стать переносчиками. Моя мать была человеком, а Сью слишком мала, и эхно в её организме было ещё слабо, поэтому они умерли первыми, когда отец, сам того не зная, ходил по городу словно вирусный распылитель. Я тоже был заражён, но успел принести клятву. Эфир заставил вирус с моём организме сдаться раньше, чем он стал достаточно активен, чтобы меня убить.
Мне казалось, что я сбежал как крыса с тонущего корабля, потому что должен был умереть, чтобы оставить отца одного с чувством вины, которое бы мучило его до самой смерти. Но Зик, — так я называл Иезекииля, ибо согласись, непростое у него имечко, — открыл мне другую правду. Он сказал, что вместо нытья и ненависти я могу привнести в этот мир что-то большее…
Рис замолкает, облизывает губы.
— Если я скажу тебе, что не желал смерти Авелю, отцу и тем, кто бросил меня, когда я больше всего нуждался в поддержке, то это будет ложью, — спустя какое-то время произносит он. — Захочешь посчитать меня монстром — я не буду тебя переубеждать.
Не знаю, какой реакции от меня ждёт Рис, поэтому коротко киваю.
— Зик рассказал мне о вирусе, который он обозвал Красной лихорадкой, и о том, что смертельно он влияет только на человека: оборотни исцеляются на уровне генов, у фейри имеется защитная магия, у нимф и иже с ними совершенно другая кровеносная система, и потому лихорадка, попадая внутрь их организма, впадает в анабиоз, неспособная больше продолжать свою жизнедеятельность… Почти у каждой из иных форм жизни был защитный механизм. У каждой, кроме человека.
Знаешь, сколько людей погибло от Красной лихорадки? В нашем воздухе, преисполненном земного кислорода, она не могла жить дольше получаса, но и этого ей сполна хватало для захвата нового хозяина. Я не берусь говорить о цифрах, но жертв было точно больше тех двоих, что были дороги лично мне. А из-за того, что заражение происходило не разом, а постепенно, в зависимости от контакта с переносчиком, всё списывали на плохую медицину… И в какой-то степени они были правы.
Стараюсь быть объективной, и это на мгновение туманит моё сознание: я начинаю понимать, что в словах Риса есть не только смысл, но и мотивация, достаточная для процессов вроде экспериментов над единицами, чтобы в последствии спасти тысячи. Приходится заставить себя очнуться: я вспоминаю Лию, Лукаса, Ричи. Каждое лицо, на котором на веки вечные застыла маска смерти. И теперь лишние силы требуются мне на то, чтобы сдержать гнев, полоснувший по и без этого накалённым до предела нервам.