Пепел Предтеч
Шрифт:
Мы пожираем сами себя, и с каждым оборотом нас становится больше, и с каждым оборотом мы жертвуем Червю всё больше — насколько долго это может продолжаться? Вечность?
— Нас — миллиарды, Климент? — эхом откликнулся я. — Сколько именно?
— Много, Антон. И самое главное — мы можем теперь обеспечивать процветание ценою всё меньших, и меньших жертв. Энергию обеспечивает нам запуск термоядерного синтеза, а системы фильтрации воды и воздуха требуют лишь немногое. Проектор позволяет создавать материю, которая практически не подвержена износу, и главная наша проблема — это постоянная потребность в продовольствии. Обо всём остальном
— Хорошо, — меланхолично ответил я, вставая на ватных ногах и чуть пошатываясь от нервов.
Эти люди — мои потомки, или потомки тех, чья память пребывает отныне во мне. Они говорят на моём языке. И их даже больше, чем было таких людей на Земле. Больше... на порядок.
А ещё — здесь будут жить мои дети. Хочу я этого или нет — это теперь тоже мой дом — моя новая Родина. Какая она есть... одна. Другой нет.
— Антон Захаров! Протяните руки в наручники. Пыль-пробуждённым, не прошедшим реморализацию, воспрещён доступ в Центр! Вас поведут отдельно. Молодой человек, тебя тоже касается... — это уже Артёму.
— Да, конечно. Пожалуйста, — медленно произнёс я, протягивая руки, вокруг которых быстро защелкнулись металлические браслеты.
Напоследок я встретил потерянный, понурый взгляд зелёно-голубых глаз Белки, и улыбнулся ей с уверенностью, которой внутри меня уже не было.
— Я ещё вернусь! — лихо скривив губы, я рассмеялся ей прямо в лицо, прежде чем меня увели.
Глава 15. Оборот колеса
Мой разум парил в кромешной безмолвной темени, где окружением ему были тесные стены, одетые пеленой. Внутри них были безликие пустоши мышиной расцветки, и только цветок, притихший в их сердцевине, вдыхал в Бездну жизнь. Тот цветок был — я, и тесные стены были для меня не темницей, не тюрьмой или клетью, но защитною крепостью, цитаделью.
Непроницаемая каменная стена — и хрустально-прозрачная, как новорождённого младенца слеза, пелена для меня. Отделённый ей от внешнего мира, я в тишине ожидал окончания бушующего снаружи шторма. Одетый кромешною теменью, как пледом на моих плечах, я скрывал средоточие своего разума в её струящихся складках.
Незрим, невидим, неудержим — недосягаем для взгляда — я всё же где-то ошибся, и стал видим другим.
— Я вижу тебя... Антон, — слова струились мне в уши неслышимым шелестом. Их шум отдавался мне в сердце. Говорящий не утруждал себя тем, чтобы разлепить себе губы — вместо этого, он прямо разговаривал с моим разумом. — Ты — крепость, Антон. Сухой и жёсткий, ты поток мыслей, а не гибкая ива. Я не могу тебя согнуть. Но я могу тебя сломать, если продолжать в том же духе.
Я закашлялся, с трудом размыкая глаза. Сквозь белёсую поволоку понемногу проступал силуэт, скрытый тенью, но с каждой секундой он обретал видимость, и вскоре я увидел его — человека, мужчину.
Он смотрел на меня, и я испытал, глядя в его глаза, дежа вю, словно я проходил через это бессчётное множество циклов. Чужие руки, глубокие неводы, погружённые в мой разум. Я помнил, словно сквозь сон, как я, разделённый на тысячу людей, сидел и так же смотрел в лицо телепата, призванного избавить меня от тягот и гнёта моей старой личности. Разлад
Незнание — сладость и патока сознания, которое лишено детских травм и не помнит обид. Ум, который вопреки досужему вымыслу, получает свободу, и более не стеснён заблуждением. А желания... мечты — они одни на всех, и когда гнёт прошлых мыслей более не мешает их осознать — само собой рождается вдохновение. Вера.
«Это — чужие мысли? Мои?» — задумался я. Изнутри меня что-то поднималось, что-то странное. Как будто память тысячи людей нашептывала мне секреты, и я заново переживал весь их опыт. Повторял общие выводы. Приводил к общему знаменателю знания.
— В реморализации нет ничего плохого, Антон, — терпеливо вздохнул мужчина, наклоняясь над моим лицом, чтобы посветить фонариком мне в зрачок. Свет ослепил меня, и я слезящимися глазами заморгал, вызвав у собеседника удовлетворённую улыбку. — Что же, вижу, ты меня слышишь. Тогда давай сделаем перерыв и поговорим. Хорошо?
— Хорошо, — я выдохнул из груди воздух, пытаясь собраться. Тело не следовало волевому приказу, будто бы затекло, и я лишь смог чуть пошевелить одним пальцем. Металл наручников всё ещё холодил мне ладони. Похожие висели у меня на лодыжках, словно тюремщики думали, будто я ещё могу встать и куда-то пойти. Полностью подчинялись мне лишь яблоки глаз, и я легко повернул в сторону телепата свой взгляд, пытаясь его разглядеть.
— Меня зовут Михаил Захаров, — представился он, откинувшись спиной в кресле из мягкой и красной кожи — или того, что сотворил Проектор вместо неё.
Его длинные русые волосы были зачёсаны назад, а лицо было молодым — по крайней мере, кожа вокруг его голубых глаз была гладкой и без морщин. Но что-то, при взгляде ему в глаза, всё равно мне не давало покоя, словно из голубой пучины глядел человек, разменявший намного больше лет, чем было мне.
Странно, но, кажется, он как-то разгадал в глазах у меня вопрос.
— С точки зрения Проектора, разницы между материей, живой или неживой — нет никакой, — задумчиво почесав гладко выбритый подбородок, сказал мне Пыль-пробуждённый. — Можно взять слепок ткани спинного мозга, к примеру, когда тебе — двадцать. И воспользоваться ею, когда тебе уже хорошо за семьдесят лет.
Он проницательно посмотрел на меня, словно пытался вновь разгадать очередной вопрос просто по глазам. И, наконец, откинулся в кресле.
— Мне много лет, — заметил он. — Сколько именно, я уже не пытаюсь вспомнить. Много. Жить вечно таким способом нельзя — при попытке заменить ткани головного мозга велик шанс случайно себя убить. Лучше делать это, всего лишь постепенно заменяя уже умершие. Но в остальном, Пыль-пробуждённые могут здравствовать очень долго. Антон, почему ты сопротивляешься?
Неожиданно заданный вопрос застал меня врасплох.
— Я — сопротивляюсь? — я разлепил губы, и удивился. С моей точки зрения, я просто скрывался от ментального давления... как в раковине моллюск.
Михаил задумчиво постучал кончиками пальцев о подлокотники кресла.
— Аномалии псионической связи встречались и раньше, — как будто о чём-то вспомнив, отметил он. — Но никому из таких людей не давали Пыль, даже ради эксперимента. Как стало понятно по тебе — зря, очень зря. Ты произвёл некоторый... фурор.