Пепел Предтеч
Шрифт:
— Фурор? — я слабым голосом спросил.
— До сих пор ты — первый человек, который, вроде бы, «не поддаётся реморализации», — мой собеседник, словно за кем-то повторяя, усмехнулся. — И, действительно, твои мысли почти не поддаются чтению, а ментальные воздействия огибают тебя вокруг, словно ты окружён неким панцирем...
Я поёжился в кресле, и тяжело вздохнул. Собеседник, словно не заметив меня, продолжал говорить.
— Реморализация — безусловно, вещь непростая, особенно когда ей подвергается Пыль-пробуждённый. Провести её, когда кто-то активно сопротивляется — вдвойне
— Ты же сказал, что можешь его сломать? — удивился я.
— Могу, — подтвердил Михаил. — Но ты в таком случае не станешь чистым листом, Антон, и не сойдёшь с ума. Что с первым, что со вторым можно работать. Ты, скорее всего, тогда просто умрёшь. Это никого не устраивает — ни тебя, ни даже нас.
— Даже вас? — не поверил я.
— Конечно, — терпеливо вздохнул мой собеседник, разминая указательными пальцами виски. — Ты — Пыль-пробуждённый. К тому же, со способностями особого рода. Никто из новичков не способен на те вещи, которые делаешь ты. И никто не захочет просто так взять, и выплеснуть тебя вон. Это будет преступным расточительством. Глупостью. Однако же, непредсказуемых Пыль-пробуждённых терпеть в наших рядах нельзя. Потому — реморализация.
— Ты звучишь так, будто ты меня уговариваешь, — я проворчал.
— Так и есть, — буднично признался он. — Как я уже сказал — ты сопротивляешься, и делаешь мою работу сложней. Да, скажу прямо — реморализация должна быть глубокой, это не обсуждается. Но когда я раньше сталкивался с жёстким сопротивлением, то этому всегда находилась причина, которую проще устранить, чем действовать силой.
— У тебя есть какое-то незавершённое дело? Воспоминание, которым ты дорожишь больше всех? — неожиданно спросил он, и я вздрогнул, даже не зная, что на это ответить.
— Когда я работаю с чьим-то разумом, — Михаил наклонился, посмотрел пристально мне в глаза и стал говорить. — То я всегда оставляю нетронутыми светлые, дорогие каждому человеку вещи. После реморализации, что бы ни случилось, он всегда узнаёт своих родственников... родителей и возлюбленных, близких друзей. Он помнит, что они для него значат. Реморализация — это не обращение в овощ, Антон, что бы ты ни думал.
— Напротив — это возврат к истоку. К тому, что лежит в основе любой личности, — с тяжёлым вздохом продолжил он меня убеждать. — Память о материнском тепле будет с тобой всегда. Надежда на лучшее. Вера в любовь. Радость первых достижений. Реморализация — это способ вернуться в те времена, когда ты ещё был совсем молодым и не набил себе шишек — и верил в расстеленный для тебя везде красный коврик. Реморализованный пробуждается вдохновлённым.
— Кирилл выглядел не слишком вдохновлённым, когда я видел его после реморализации, — неохотно я заметил.
— Ты говоришь про подопечного Климента, наверное? — усмехнулся Михаил. — Каждому человеку нужно время, чтобы прийти в себя после сна. Опять же, тебе придётся как-то уложить в голове множество новых для тебя сведений, когда ты очнёшься. С того момента, как с Кириллом
— Я... понимаю, — мой взгляд заметался по комнате.
У меня было ощущение, будто Шут меня подставил и предал, когда перестал отзываться мне — тем более, сейчас, когда я больше всего нуждался в его наставлениях и совете. Что было мне делать?!
Совсем не так я представлял себе то, что ждёт меня в цепких лапах воспитателей-телепатов. До последнего я верил, что Шут выставит впереди болванчика-манекена, на котором воспитатели отработают свои лучшие приёмы, сотрут его ластиком и запишут заново — лишь для того, чтобы я потом занял его место, пересидев всю бурю в ракушке.
Но пока выходило так, будто Шут, и вправду, выставил впереди себя болванчика,которого сотрут воспитатели — меня. А уже потом, когда Пыль-пробуждённые будут считать свою работу выполненной, и я исчезну, как личность — он займёт моё место. Как, наверное, он всегда и хотел...
— Тебя что-то беспокоит, Антон, — вздохнул Михаил, и чуть наклонился вперёд, задумчиво почесав подбородок. — Давай предположу... что это — девушка, с которой вы прибыли. Анна? Которая теперь сестра сразу троим Пыль-пробуждённым? Я угадал?
Я вздрогнул, даже не зная, чем же ему ответить. Отчасти он угадал, ведь, перебирая свои воспоминания, я находил не так много того, за что мне хотелось бы биться до последней своей капли крови. Если, как он и обещал, я сохраню память о том, что было со мной в светлом детстве, свои самые счастливые воспоминания, любовь к Белке — стоит ли сопротивляться?
Я закрыл глаза, и подумал, что всё равно — это теперь неважно, что я решу. Шут всё равно займёт потом моё место. Уж о Белке он позаботится... у нас одно тело на двоих, в конце концов. Будь он проклят.
Моё молчание послужило для Пыль-пробуждённого неким знаком. Он заговорил, и я услышал в его голосе облегчение.
— Если всё дело в ней, то всё хорошо. Твои чувства к ней не охладеют, Антон. Я обещаю тебе. Что до неё... я сделаю так, чтобы после реморализации вы делили с нею одно жилище. Остальное не должно быть проблемой, ведь корректировать её разум мы посчитали ненужным. С ней всё в порядке — она тебя вспомнит.
После его слов я невольно ощутил себя так, словно с моих плеч упала гора. И пусть вопрос с Белкой был не единственным, что тревожил меня, но всё равно, услышать что-то подобное было для меня облегчением. Я издал безотчётный вздох, который услышал и мой собеседник.
— Что от меня требуется? — спросил я. Михаил подобрался, услышав то, что хотел.
— Присядь поудобнее, Антон, закрой глаза и расслабься, — сказал он. — Не сопротивляйся мне. Позволь мне войти в твой разум. Старайся стерпеть неудобство. Представь, что кто-то обрабатывает тебе от заразы рану — и она щиплет, но иначе никак. Нужно терпеть. Постарайся, прошу тебя.
— Хорошо, — согласился я, и закрыл глаза, уже чувствуя чужие щупальца, пробующие ракушку вокруг моего разума на прочность. И в этот раз я не препятствовал. Будь, что будет.