Пепел жизни

Харос Рина

Отшвырнув в сторону использованную оболочку, которая теперь не представляла никакой ценности, я подошел к зеркалу и вгляделся в отражение – некогда серая, кожа приобрела зеленоватый оттенок, глаза налились кровью и изо рта высунулся раздвоенный язык, шипевший при любом подрагивании.

Грехи, сидевшие по углам комнаты, кидали на меня озлобленные взгляды, но подходить не рисковали. Тело гнева, лежавшее посреди покоев, напоминало им о том, что любое неповиновение будет сводиться к одному – смерти.

Прошел без малого месяц, прежде чем я научился контролировать собственные

грехи. Поначалу сторонился их, сидя посреди комнаты и кидая настороженные взгляды на существа, которые тянулись к моей тьме, чтобы напитаться ею сполна. Казалось, что схожу с ума – призрачные тени мелькали по стенам, потолку, взывая отказаться от безумных идей. Темные змеи обхватывали тело и смыкали в объятиях, лишая воздуха в легких. Крики, мольбы о помощи, предсмертная агония – стали моими собеседниками на несколько недель, пока что-то не щелкнуло в голове, и все не встало на свои места. Будто кто-то дернул за нити судьбы и заставил воспрять, посмотреть собственным грехам в глаза и дать отпор.

«Все можно решить добрым словом и действием, Йенс. Агрессия и злость – не самые лучшие напарники, когда дело касается спасения души. Позволь грехам самим решать, заслуживаешь ли ты прощения», – такие слова твердила изо дня в день мать перед сном, проводя прохладными пальцами по голове, погружая в приятную дрему.

Я пытался, видят мойры, пытался, но когда одна из тварей намеревалась откусить мне пальцы, издавая противные чавкающие звуки, понял, что слова матери не спасут мне жизнь. Копившиеся годами ярость и ненависть к собственной судьбе открыли заслонку, сквозь которую мощным потоком обрушились все эмоции, что скрывал столько лет. Я хватал, кромсал тела грехов, наслаждаясь их страхом и криками. Они, не ожидающие подобного от жертвы, спустя пару дней стали послушнее ручного пса, готового за кость выполнить любое поручение.

– Опрометчиво с твоей стороны питаться сердцем греха – только перенял его пороки себе, Йенс, – отвлек от воспоминаний голос Смерти, которая стояла за моей спиной и крепко прижимала к груди косу, даже в глухой комнате с забитыми окнами отражающую серебристый свет. Я оскалился, демонстрируя ровные человеческие зубы, ничем теперь не напоминавшие клыки орка. Если девушку это и удивило, то виду она не подала – лишь черная дымка, клубившаяся около ее тела, зашипела и вытянулась по струнке.

– Что тебе надо?

– Спасти.

Фыркнув, я развернулся лицом к Смерти и скрестил руки на обнаженной груди, чувствуя, как от магии гнева замедляется сердцебиение.

– От чего же?

– От самого себя.

В голосе Смерти не было упрека, лишь усталость, которую она даже не пыталась скрыть.

– Вздумалось пожалеть меня?

– Ты оступишься и лишишься всего, что имеешь. Подумай, нужно ли такое возмездие. Фея предназначена судьбой не тебе, а демону. Их души выбрали друг друга. – Помедлив, девушка продолжила: – Послушай…

– Мне все равно на судьбу и то, кто кого выбрал. Касандра будет моей – не захочет сама, заставлю силой, – оборвав Смерть, озлобленно произнес я. – Я слишком долго пытался достучаться до феи, доказать, что тоже достоин любви,

но что вышло по итогу? Не будь я с ней ласков, все было бы по-другому.

– Как, Йенс? Как?

– Я бы смог сломить ее волю и привязать к себе. Это лишь вопрос времени. За все эти годы я столько раз мог сделать ее своей, использовать ее тело как инструмент, чтобы удовлетворить собственные желания. Но совесть, на которой пытались взыграть жители поселения столько лет, не позволяла сделать этого.

– Ты не ведаешь, что говоришь и творишь, Йенс. Если ты не образумишься, погибнешь.

– Неужели убьешь меня?

– Не я. Уничтожит одержимость, которую ты путаешь с любовью.

– Я люблю ее!

Смерть мотнула головой и испарилась в воздухе, оставив после себя темную дымку. Я остервенело разогнал ее в стороны и зарычал, когда грехи попытались незаметно убрать тело собрата подальше. Они с шумом выпустили его из своей хватки и забились в углы, стараясь слиться с темной стеной.

В дверь громко постучали. Я крепко сжал кулаки, чтобы не дать нарастающему гневу взять контроль над собственными телом и мыслями. Дойдя до двери, распахнул ее и перегородил путь в комнату. На крыльце стояла Злата, лицо которой раскраснелось от слез.

– Что случилось?

– Ийнас. Она умирает.

Я пару раз ошарашенно моргнул, силясь понять смысл сказанных слов, а затем отпихнул Злату в сторону и вылетел из хижины, направляясь в покои сестры. Вбежав, первым делом увидел тело Ийнас, которое сжалось и сплошь было покрыто испаринами и кровавыми ранами, из которых вытекала алая жидкость с гноем. Около сестры сидели две дриады и местный целитель, он успокаивающе поглаживал девушку по голове и бормотал молитвы, будто прощаясь.

– Что с ней?

Мой голос эхом отразился от стен хижины. Дриады и целитель, старик лет шестидесяти, вскинули головы и вздрогнули.

– Утром Ийнас отправилась собирать поленья для ночных костров и не заметила пахгора… [1]

– Как давно? – рявкнул я и упал на колени рядом с сестрой, обхватив ладонями ее дрожащие от лихорадки руки.

– Прошло шесть часов.

Ийнас осталось два часа…

– Выйдите из комнаты.

– Йенс, душа… надо упокоить перед тем, как она уйдет в Забвение…

1

См. Бестиарий.

– Я сказал выйти! – развернувшись, я ухватился за ножку стула, на котором сидела одна из дриад, и отшвырнул его в стену. Он распался, опадая щепками на пол, а лесная нимфа, подскочив, моментально выбежала из комнаты. Остальные последовали ее примеру и вышли. Когда мы остались одни, я осторожно прикрыл часто взымающуюся грудь сестры легким одеялом и стер ладонью испарину с лица.

– Ийнас…

Она дернулась и распахнула воспаленные глаза, которые блуждали по моему лицу, будто не узнавая. Прошла минута, прежде чем уголки губ сестры дрогнули в вымученной улыбке. Приподняв дрожащую ладонь, она коснулась моей щеки и провела по коже большим пальцем.