Пепел
Шрифт:
– Скажите, молю вас!
– Вы сами знаете лучше.
– Я ничего не знаю.
– Вас одного я любила, люблю и буду любить.
Она поднялась и, отстранив его, направилась к дверям в противоположной стене. Но не успела она дойти до них, как он позвал ее тихим шепотом безумного отчаяния, слепого рока, непобедимой любви. Она остановилась у порога. Заколебалась… Потом вернулась с тихим стоном, кусая губами платок…
В какой-то момент они услышали в верхних комнатах стремительные, быстрые шаги и шум. Рафал понял, что это значит. Там искали его. Он думал об этом с улыбкой, не отрывая уст от чаши счастья, не пробуждаясь от сладкой истомы. Все равно. Умереть ли, жить ли еще – все это
– Где ты был, сумасшедший, до этой поры? – кричал он в приступе гнева.
– Как где? Разве ты не знаешь? Я был, я был на балу.
– Через какой-нибудь час уже рассветет! Из-за того, что ты ворон ловишь, мы все можем погибнуть.
– Да успокойся ты. Не погибнешь. Черти злых назад не очень охотно берут! Кто идет на войну, мой кровожадный рыцарь, у того каждый фибр души должен быть полон воинственной отваги. Хочешь пойдем днем. Думаешь, побоюсь?
– Одевайся сейчас же. Самая благоприятная минута, а его нет!
– Для меня благоприятна любая минута дня и ночи.
– Сударь, вы бы могли найти другое время для бахвальства и фанфаронства! – выходил из себя Кальвицкий.
– Ах, горюшко мне!
– Офицера я напоил шампанским до положения риз, как колода лежит в гостиной, лошади ждут… эх, будь я вашим отцом, уж и задал бы я вам!
– Ну-ну… Хранил господь.
– Если мы через несколько минут не выедем, тогда нечего дело затевать, я не поеду. Ну вас ко всем чертям!.. Я человек старый, у меня дети, внуки.
Рафал покачал головой. Он стал срывать с себя бальный наряд. Прежде чем отбросить принадлежности костюма, он проводил губами то по жабо, то по рукавам фрака, вдыхал запах их и целовал. В последний раз он упивался еще не исчезнувшим чувственным запахом прикосновений, еще не остывшим упоительным теплом дыхания. Наконец он, как в могилу, положил все в открытый чемодан, захлопнул крышку и за несколько минут надел свой дорожный сюртук, у которого не хватало только обшлагов, чтобы стать артиллерийским мундиром. Лист бумаги с пейзажем он спрятал, как велела ему она. За пояс заткнул два двуствольных пистолета и засунул кинжал. Он был готов. Они надели с Кшиштофом свои тулупчики, шапки – и украдкой вышли через боковую лестницу во двор.
Музыка все еще играла, и дворец ходил ходуном от танцев, гости только сейчас расплясались вовсю.
Уже близок был рассвет, но на дворе царила еще ночь. Порошил легкий снежок. Снег скрипел под ногами.
Кальвицкий исчез: через минуту он подъехал на санях к боковому входу; кони, сущие черти, били подковами по мерзлому снегу. Рафал, по уговору, сел на облучок и взял в руки вожжи, Кшиштоф, как лакей, стал на запятки. Кальвицкий снова вошел во дворец. С минуту они ждали его. Кони топтались на месте и рвались вперед. Пар клубился над ними. Рафал видел его в полосах света, пробивавшегося сквозь ставни.
Он весь еще был во власти грез, а голова его все еще покоилась в облаках, на небесах наслаждения. Сладкий шепот пробегал без конца по губам и, как нить паутины, оплетал взор, слух, осязание. На губах он ощущал прощальные поцелуи, и вся душа его уносилась ввысь, как волна фимиама.
Дверь отворилась. Кальвицкий вывел, вернее, вынес офицера, уже одетого в шубу. Он дотащил его в объятиях до саней, усадил на заднее сиденье, тщательно закутал ему ноги и крикнул:
– Трогай!
Рафал погнал лошадей. Они рванули с места вскачь. Кальвицкий кратко указывал, куда ехать. Вдребезги пьяный офицеришка все время приставал к управляющему:
– Bin doch ganz knall… Sacra! Wer bist du eigentlich? [440]
–
– Sind sie vielleicht, Olowski's Freund? [442]
– Freund? Ну еще бы! Самый близкий! Эй ты, разиня, поезжай поскорее! Стегни лошадей кнутом!
Рафал хлестнул лошадей.
– Вы, пан поручик, ничего не бойтесь, – кричал Кальвицкий на ухо немцу, – кучер у нас неплохой, да и лакей ничего, хоть и простофиля. С форсом доедем.
440
Я ведь совсем того… Проклятье! Кто ты, собственно такой? (нем.)
441
Конечно (нем.).
442
Быть может, вы друг Оловского? (нем.)
– Frau Olowski ist ja… Sind Sie vielleicht ein sogenannter Kalwicki? Frau Olowski ist aber sch"on… [443]
– О, это дело известное!
Лошади, проваливаясь в глубокий снег, скакали уже между плетнями, которыми за деревней была обнесена дорога. Бледная заря забрезжила на востоке. Предутренний ветер проснулся в полях.
– Лети во весь дух! – крикнул Кальвицкий таким повелительным голосом, что Рафал невольно подчинился ему.
443
Да ведь госпожа Оловская… Быть может, вы некий Кальвицкий? Однако госпожа Оловская прекрасна (нем.).
Сани ехали уже между ригами, по деревенской улице. Некоторое время лошади мчались во весь опор по уезженной дороге. Но вот управляющий велел повернуть налево, в узкую, огороженную уличку, спускавшуюся к реке. Сам он встал на санях и подгонял лошадей. Дом, отведенный под постой офицеру, стоял гораздо дальше, в деревне. Где-то в конце улички, по которой они мчались, горел костер, и еще издали около него был виден дозорный верхом на лошади. Когда сани, мчась во весь опор, стали приближаться к костру, дозорный повернул лошадь, подъехал к ним крупной рысью и закричал во все горло:
– Wer da? Wer da? [444]
Они увидели его рядом, покрытого инеем, сверкающего от блестящих ремней и начищенной стали.
Кальвицкий встал в санях и громко закричал:
– Herr Offizier! Herr Offizier! [445]
При этом он отвернул воротник шубы и открыл шляпу и лицо спящего офицера, который валился ему на руки. Драгун привстал на стременах, наклонился и обследовал все самым тщательным, внимательным и добросовестным образом. Затем он саблей отдал честь своему командиру, но не двинулся с места.
444
Кто там? Кто там? (нем.)
445
Господин офицер! Господин офицер! (нем.)