Пепел
Шрифт:
– Да ведь это Рафусь Ольбромский, – тихо сказал он, наконец, старому слуге.
Анджей с минуту хлопал глазами и только тогда пробормотал:
– Да что вы, ваша светлость! Это ведь какой-то офицер.
Рафал встал и протянул князю руку.
– Рафусь! Боже мой! Так и ты стал солдатом? Ну слава богу, что ты жив и попал сюда, под этот кров. Анджейка! Живей, живей, дай ему отдельную комнату, ту, в которой он когда-то жил.
Вскоре раненый очутился в своей прежней постели.
Рафал проснулся только на следующий день утром. Окна были уже приотворены, старик Анджей в туфлях из желтой кожи бесшумно убирал комнату.
Рафал чувствовал себя гораздо лучше. Правда, голова у него еще болела, но от вчерашней угнетенности не осталось и следа. Анджей заботливо посмотрел на него и поклонился, с трудом сгибая негнущуюся шею. Вскоре явился князь с хирургом. Пока последний перевязывал рану, Гинтулт сидел в ногах постели Рафала и безучастно смотрел на всю процедуру. Вскоре хирург ушел, заявив, что больной через два-три дня может встать с постели.
– Я очень рад, – сказал Гинтулт, – что ты не тяжело ранен, иначе нам пришлось бы сейчас расстаться.
Рафал ничего не понял.
– Я должен уехать из Варшавы, – продолжал князь, – и мне хотелось бы, чтобы ты сопровождал меня.
– К сожалению, я связан теперь военной службой. Как только я поправлюсь, мне придется вернуться в полк.
– Я тоже еду на фронт.
– Вы вступаете в ряды армии, князь?
– Да.
– Как я рад!
– Тебе нечего радоваться… Я отправляюсь на фронт не потому, что хочу сражаться с австрийцами. Ты должен меня понять. Я иду исполнить долг… Не знаю, могу ли я говорить с тобой так, как раньше. Ты поступил со мной так странно… уехал без всякого предупреждения.
Ольбромский угрюмо молчал.
– Я пришел сюда не за тем, чтобы упрекать тебя. Бог с тобой. Я рад, что ты выздоравливаешь.
– Я не могу сейчас рассказать все, что заставило меня тогда уехать так неожиданно, – вот все, что я могу сейчас сказать…
– Не трудись…
– Меня вызвал отец.
Гинтулт снисходительно улыбнулся.
– Отец писал мне сюда после твоего отъезда. Он спрашивал, где ты.
Рафал умолк. Князь тоже сидел в молчании.
– Мы часто вспоминали тебя с великим мастером, – сказал князь после долгой паузы.
– Здесь ли майор де Вит? – развязно спросил Ольбромский.
Князь поднял на него потухшие глаза и надменно ответил:
– Нет.
– Где же он?
– Почил смертным сном. Великий мастер погиб.
– Сражаясь против нас!
– Если ты знал об этом, то зачем же унижаешь себя
– Скакой целью вы едете в армию, ваша светлость? – спросил Рафал.
– Чтобы посмотреть, по своему обычаю, на дела человеческие.
– Странная цель… В минуту, когда родину постигло бедствие… – произнес Рафал, опустив глаза.
– Ты так думаешь?
– Вчера я дрался в бою. Я видел, что там не место наблюдать дела человеческие.
– Не место?
– Там можно пожертвовать жизнью с верой в победу. Тогда человек там нужен. А кто идет туда, чтобы смотреть, как умирают другие…
– Если мне не изменяет память, в бою можно найти для себя еще одно место.
– Не понимаю.
– Потому что ты был плохим учеником, строптивым и любострастным.
– Сейчас я солдат и единственной доблестью считаю и почитаю беззаветную храбрость.
– Ты и говоришь, как солдат.
– Все, кто живет ныне на нашей земле, должны быть сейчас солдатами. Я видел, как генерал Сокольницкий по-солдатски грудью встал против врага.
– Видишь ли, брат, я принадлежу к числу тех людей, которые хотят обо всем, в том числе и о храбрости Сокольницкого, иметь свое собственное мнение, взвешенное на весах совести.
– Сейчас не время для этого.
– Для меня всегда время.
– Нет! Сейчас время идти в окопы! Всем, кто жив еще! Делать что прикажут!
Князь нахмурился. Лицо его потемнело.
– Тому, что ты так дерзко мне рекомендуешь, – сказал он, вставая, – уже не время, мой рыцарь, но только потому, что подписан договор: Варшава будет сдана австрийцам.
– Кто подписал его?! – крикнул Рафал, вскакивая с постели.
– Лежи спокойно.
– Сдать Ценою крови, которую пролили тысяча с лишним солдат на Рашинской дороге!
– Лежи спокойно. Наши войска уже идут на Прагу.
– Значит, я – в плену?!
– Раненые в Рашинском сражении имеют право после выздоровления отправиться к своим бригадам. Когда ты поправишься, мы поедем вместе. А по дороге мы с тобой еще поговорим. Сейчас ты горячишься и, быть может, поэтому груб, а я этого не выношу.
– Простите, князь.
– Да я совсем не обижаюсь, хотя люблю вести спор без крика.
– Когда мы поедем отсюда?
– Как только ты и твои товарищи, или по крайней мере некоторая часть их, подниметесь с постели.
– Не знаете ли вы, ваша светлость, где находится сейчас генерал Сокольницкий?
– Он ушел уже на Прагу.
– Австрийцы уже в городе?
– Нет, их еще нет. На днях они, вероятно, вступят в город. Договор почетный и, насколько я могу судить своим слабым умом, очень для нас выгодный.