Пепел
Шрифт:
– Браво, князь! Хо-хо… Пойдемте с этим к главнокомандующему. Так нам и заявите, галичанин!
– Хорошо вам шутить над нашей галицийской бедой, когда у вас дом и деревня под боком…
Проехав по узкой деревенской улице, они вскоре остановились перед каменной корчмой. Не успел Немоевский отворить дверь, как в соседней комнате послышались оживленные голоса. Князь хотел остаться в первой комнате, но Немоевский потащил его с собой и представил собравшимся. Мало кто обратил на Гинтулта внимание. Сразу было видно, что на этом совете должно
Его крупное лицо, длинный, мясистый, прямой нос, бритые толстые губы, каждый мускул дрожали и дергались от волнения. Большой рукой он нетерпеливо ерошил и без того растрепанные волосы. Он отдувался, останавливался, окидывал взглядом присутствующих и снова начинал ходить в своем углу. У стены, скрестив на груди руки, стоял Сокольницкий, рядом с ним – Беганский, затем Каминский, Каменецкий, Фишер, Пиотровский, Хебдовский, Грабовский, Войчинский, Изидор Красинский, Рожнецкий, Гауке.
Когда Немоевский с князем вошел в комнату, Домбровский посмотрел на Гинтулта и сказал вполголоса:
– Где я его видел?…
Князь поклонился ему издали. Старый генерал кивнул головой, продолжая бормотать про себя:
– Ах да, вспомнил… Постарели мы с тобой, уважаемый, с той поры как ты в Вероне хотел судить меня за коней Александра Македонского…
Генералы обратили на вошедших глаза, но видно было, что думают все они о чем-то ином.
– Ваша светлость, – обратился Немоевский к главнокомандующему, – по дороге сюда я встретил князя Гинтулта. Он хочет сформировать целиком на свой счет полк кавалерии. Я полагал, что вы, ваша светлость, согласитесь принять князя…
– Я очень рад вашему гражданскому великодушию и щедрости. Но время неподходящее…
Через минуту, как бы. для того, чтобы смягчить некоторую резкость своих слов, главнокомандующий прибавил:
– Мы, кажется, служили с вами под старыми знаменами? Я помню…
Гинтулт издали поклонился.
– Садитесь, пожалуйста, князь. Мы будем обсуждать здесь наши дальнейшие действия. Быть может, вы подадите нам какую-нибудь счастливую мысль…
Гинтулт остановился у дверей и глубоким, полным любви и сострадания взглядом окинул присутствующих.
– Итак, господа, – сказал главнокомандующий, – прошу подать совет, как нам быть дальше.
При этих словах он поднял беспокойные глаза прежде всего на Зайончека. Крайняя антипатия сквозила в его взгляде. Надменностью и презрением было проникнуто каждое слово:
– Прежде всего прошу высказаться господ дивизионных генералов.
Воцарилось молчание.
– Представленные вам соображения не являются моим личным мнением, – продолжал князь
Язвительная улыбка скользнула по тонким губам Зайончека.
– Я полагаю, – проговорил дивизионный генерал, – дело не дойдет до такого ужасного несчастья…
– Как бомбардировка Варшавы, – вставил Фишер, желая, видимо, смягчить слова старого завистника.
– Как разрушение дворца «Под бляхой», – отрубил Зайончек, обращаясь к Фишеру с той же ядовитой и злобной улыбкой.
Главнокомандующий стерпел это оскорбление. Бледный от ранений Фишер продолжал:
– Почему вы полагаете, генерал, что дело не дойдет до этого?
– Я так полагаю. Обстрел Варшавы и Праги причинил бы сейчас австрийцам не меньше бед, чем пятнадцать лет назад. Поэтому они не начнут обстреливать Прагу. Но что из того, что мы сохраним за собой эту крепость и клочок земли? Где тут развернуться? Чем прокормить солдат? Нам грозят пруссаки, тридцать с лишним тысяч, город занят, паника, а император за сотни миль. Мы как рукав реки перед приливом.
– Это мы знаем, но что же вы предлагаете? – сухо спросил князь Понятовский.
– Я думаю, что надо собрать решительно все наличные силы, перейти Вислу и через Тешинскую Силезию форсированным маршем направиться в Саксонию. Выйти на соединение с императором и делать, что он прикажет. Вот и все…
– Мы не имеем права оставить так Княжество! – порывисто вмешался Фишер. – Что подумает народ? После одного сражения и сдачи Варшавы мы покидаем родину!..
– Прежде всего меня совершенно не интересует мнение народа, – возразил Зайончек, – для меня важно мое собственное мнение, то есть военные соображения. Я генерал императора и не имею права губить армию, которую он мне доверил, а здесь я могу ее только погубить.
По толпе генералов пробежал ропот.
– Да, да, да! Еще раз повторяю: я генерал императора, только императора…
– А как вы посоветуете поступить? – обратился князь Юзеф к Фишеру, явно желая прервать поток красноречия Зайончека.
– Я бы скорее предпочел запереться в крепостях и ждать. У нас есть Модлин, Глогово, Гданьск, Кистшинь. В каждой из этих крепостей есть горсточка наших солдат. Мы можем защищаться месяцами.
– И голодать, – вставил Зайончек, отмечая что-то у себя в записной книжке.
– Я предпочел бы защищаться и голодать, чем оставить родину! Я знаю, что такое голод, значит знаю, что говорю!
– Вы можете голодать, сколько вам угодно, но не имеете права заставлять голодать солдат. Говоря об уходе, я питаю надежду вернуться назад с императором во главе армии. Я рекомендую не бегство, а выход из западни, военный маневр. Сами мы тут ничего не сделаем. Потеряем только горсточку наших рекрутов да пушчонки и на этом позорно кончим свое существование.
– Мы все видели этих рекрутов в бою, – заговорил князь Юзеф.