Пепел
Шрифт:
Тем временем Кшиштоф Цедро сбросил плащ и стал расхаживать по комнате, продолжая задавать слугам вопросы. Прогуливаясь так из угла в угол, он заметил Рафала. Он тотчас же обратился к корчмарю и спросил, можно ли ему остаться в корчме одному. Он заплатит за это, ему хочется подкрепиться без посторонних. Корчмарь подскочил к Рафалу и весьма решительно стал требовать, чтобы тот заплатил и тотчас убирался прочь. Рафал медленно поднял голову и процедил сквозь зубы, что и не подумает уходить.
– Заплачу тебе, когда захочу,
Корчмарь скорчил гримасу, и челюсти у него затряслись, как у собаки.
Послушай-ка, братец, – прошептал он благодушно. – Ступай-ка подобру-поздорову. А не то позову работников да велю поломать тебе кости в придачу. К чему тебе это?
Охваченный отвращением к этому мужлану, Рафал внезапно принял решение. Одним ударом снизу он так ахнул корчмаря в подбородок, что тот отлетел к самой стойке. Затем Рафал встал и подошел к Цедро. Остановившись в свете окна, он произнес:
– Узнаешь ли ты меня, дружок Кшись?
Цедро вскрикнул, отшатнулся, вынул монокль в роговой оправе и, полуоткрыв рот, стал всматриваться в Рафала.
– Кшись!.. Сандомир, Висла, ночная прогулка под Завихост…
– Рафал! – проговорил вполголоса Кшись, подходя к нему и тараща свои близорукие глаза.
– Он самый, братец…
– Что ты тут делаешь? – пробормотал ошеломленный Кшись, оглядывая сверху донизу его наряд и стараясь не смотреть ему в лицо.
– Долгая история, а свидетелей тут слишком много. Хочешь ли ты помочь мне в беде?
– Ну разумеется!.. Господи… Рафусь… Ольбромский… Это ты!
– Я все расскажу тебе в другой раз, только сейчас не спрашивай меня ни о чем.
– Скажи мне только одно, ради бога! Откуда ты взялся?
– Я иду по направлению к Кракову.
– Идешь?
– Да.
– Господи! Да почему же ты идешь пешком?
– Потому что я в страшной нужде.
– Рафал!
– Я умираю с голоду.
– Боже милостивый! Яцек, погребец! Валек! – крикнул Цедро, наклоняя к Рафалу свое красивое лицо так, точно собирался поцеловаться с ним.
Однако он тотчас же отпрянул в ужасе, почувствовав исходивший от недавнего узника отвратительный запах пота и истлевшего на теле белья.
Лакей и кучер внесли погребец с дорожными припасами, накрыли стол скатертью, и через минуту Рафал на глазах у изумленных свидетелей его жалкого положения жадно пил бургундское, уписывал цыплят, жаркое и сладости. Цедро сам подавал ему с нервной поспешностью. Через некоторое время он повернулся к слугам, что-то обдумывая… Затем обратился к корчмарю:
– Нет ли у вас тут отдельной комнаты?
– Нет, сударь, отдельной нет.
– В таком случае…
Повысив голос, он крикнул:
– Я просил, черт возьми, чтобы все вышли отсюда. Я хочу остаться один на один со своим другом. Принесите мне сюда чемодан и убирайтесь
Вскоре Рафал увидел разложенное на столе белье товарища.
– Сам не знаю, как быть, – проговорил Кшись. – Нельзя же, чтобы мой лакей и кучер видели, что ты переодеваешься в мой костюм. Пожалуй, оставайся в том, что на тебе надето. Только поскорее перемени белье!
Цедро отвернулся и стал караулить у двери, а Рафал быстро переодевался. Отвратительные истлевшие лохмотья, которые были на нем, он свернул и спрятал под полу своей рваной куртки.
– Давай сюда! – крикнул ему Цедро. – Слуга выбросит…
– Нет!
– Тогда давай, я сам…
– Нет, это только я могу сделать, – прошептал Рафал с болезненной иронической улыбкой. – Это моя прежняя жизнь. Только я сам могу отбросить ее прочь…
Он встал из-за стола и вышел во двор. Обойдя корчму, он увидел навозную кучу и бросил туда свой отвратительный сверток. После этого Рафал прислонился к стене и многое за короткий миг передумал. Все время он чувствовал свою измену, которая, словно гранитная глыба, давила ему грудь. Он хотел встряхнуться и поверить, что близится покой, но мог это сделать лишь в той степени, в какой больная рука может сдвинуть гранитную глыбу. Тяжело вздохнув, он вернулся к товарищу. Тот собирался уже в путь.
– Ты говорил мне, – сказал Цедро, – что идешь по направлению к Кракову. Я еду прямо в Тарнов, к себе. Краков объезжаю. Но если тебе нужно, давай покатим в Краков.
– Упаси бог! – воскликнул Ольбромский. – У меня нет ни малейшего желания видеть Краков.
– Скажи мне… или нет, потом, то есть… не хотел ли бы ты вернуться домой, в Тарнины?
Рафал глубоко задумался.
– Правду сказать, – медленно произнес он, – я ничего не хотел ни сегодня, ни вчера, ни третьего дня… я думал только о том, как бы не умереть под забором с голоду…
– Помилуй!
– Конечно… надо будет поехать домой.
– Послушай!..
– Хотя в таком необычном костюме возвращаться в родной дом… Брр!
– Вот то-то и оно, вот то-то и оно! – торопливо воскликнул Кшиштоф.
– Но что же мне делать? Я ведь как труп. Я перенес очень тяжелую болезнь…
– Я так и думал. Послушай, поедем ко мне.
– Как? В Ольшину?
– Не в Ольшину, а прямо ко мне. У меня есть свое собственное именьице.
– Свое собственное?
– А как же? Стеклосы!
– Помилуй! Мне стыдно возвращаться в родной дом, а как же я поеду к тебе! Что скажет твой отец, когда увидит меня?
– Прежде всего мы поедем в Тарнов. Там ты превратишься в записного франта. Нужно только, чтобы не знал никто из прислуги. А что касается отца, то поверь мне, он примет тебя, как родного сына. Ведь мы друг другу, кажется, сродни. Словом… Рафал, я тебя умоляю.
Он произнес эти слова своим прежним, детским, сандомирским голосом.