Перед бурей
Шрифт:
зывал, что сейчас в России важнее всего просвещение
народа и что только просвещение может подготовить
широкие массы к восприятию «идей равенства и свободы».
Отсюда я делал вывод, что «мирный путь прогресса»
прочнее и успешнее, чем революционные катаклизмы. На
«Санитарной станции» и в Сарапуле мы много беседовали
на ту же тему с Пичужкой, причем моя кузина оказыва
лась еще более прямолинейной сторонницей «культурни-
192
чества»,
время провозглашать:
— Культура, и только культура, приведет человечество
к счастью!
В дальнейшем, однако, у меня появились сильные со
мнения в правильности этой «культурнической» концеп
ции, и позднее я с некоторой издевкой писал Пичужке,
что она собирается «малыми делами приносить великую
пользу». Мои сомнения еще больше возросли, когда
осенью 1900 года в Омске вдруг опять внезапно появился
Олигер.
За год нашей разлуки с моим другом произошло много
интересного. Саратов, где после ухода из нашей гимназии
он поступил в химико-техническое училище, не в пример
Омску, был в то время уже крупным революционным
центром. Здесь имелись уже социал-демократические груп
пы, организации учащихся, кружки на заводах, нелегаль
ная литература, прокламации. Олигер очень быстро ориен
тировался в этом подпольном мире и стал играть доволь
но крупную роль в организации молодежи. Учился он
мало и плохо, но зато охотно брался за различные риско
ванные поручения. В конце концов Олигер «провалился»
и вынужден был бежать от ареста. С большим трудом и
разными приключениями он нелегально перешел границу и
очутился в Кракове, входившем тогда в состав Австро-
Венгрии. Здесь он поболтался месяца два, проел все имев
шиеся у него деньги, пытался, но не сумел как-нибудь
устроиться и, в конце концов, решил пробираться до
дому. Олигер вновь нелегально перешел границу, но уже
в обратном направлении, и затем, далеко объезжая Сара
тов, старательно избегая встречи с жандармами, прибыл
потихоньку в свою отчизну — в Омск.
Мы встретились, как старые друзья, и наши отношения
стали крепнуть с каждым днем. Планы Олигера вначале
были самые неопределенные и подчас фантастические. То
он собирался стать актером, то хотел итти в моряки, мно
гозначительно подчеркивая, что дядя его пятнадцатилет
ним мальчиком бежал на корабль и после того проплавал
всю жизнь. Затем Олигер решил готовиться на аттестат
зрелости и держать экзамен экстерном вместе
нами весной 1901 года. Я стал помогать ему в подготовке.
В конечном счете и из этого проекта ничего не вышло,
и Олигер так и вышел в жизнь гимназическим недоучкой,
193
что, впрочем, нисколько не помешало его дальнейшей
карьере.
Мы виделись с Олигером почти ежедневно. Нам никог
да не было скучно, и мы всегда находили темы для самых
оживленных разговоров, засиживаясь друг у друга до глу
бокой ночи. Особенно я любил бывать у Олигера в его
маленькой, убого обставленной комнатушке. Обычно он
ложился на кровать, я ложился на стоявший поблизости
старый продавленный диван, и мы начинали разговаривать,
или, вернее, мыслить вслух. С невероятной легкостью
мы облетали воображением весь мир, касались самых раз
нообразных проблем, обменивались мнениями и спорили
по самым сложным и запутанным вопросам. Часто один
начинал высказывать какую-либо мысль, другой на лету
ее перехватывал и развивал дальше, потом первый вновь
вступал в игру, вносил поправки и дополнения, потом мы
оба лихорадочно неслись вперед в своих выкладках и по
строениях, потом мы вдруг обнаруживали, что зашли в
тупик и со смехом бросали в мусорный ящик заинтересо
вавшую нас идею. Все это было очень весело и занятно,
и в процессе такой умственной гимнастики наши диалек
тические способности, несомненно, развивались. Мы посто
янно делились с Олигером мыслями и чувствами, мечтали
о своем будущем (которое, конечно, должно было прине
сти нам славу и успехи!), говорили о человечестве, о его
прогрессе, о завоеваниях науки и достижениях литерату
ры и искусства.
Чаще всего и серьезнее всего мы говорили, однако, о
том, что нас тогда больше всего занимало, — как, каким
путем можно было бы покончить с самодержавием? Не
смотря на то, что Олигер уже несколько потерся в рево
люционных кругах и даже побывал «в эмиграции», ясного
ответа на этот вопрос у него не было. В голове у Олиге
ра была почти такая же путаница, как и у меня, допол
нительно еще сдобренная горячим воображением и пыл
костью темперамента. То он мечтал об убийстве царя и
его министров, то он предрекал массовое крестьянское
восстание, которое должно все снести с лица земли, то
ему рисовался великий ученый, который делает изуми
тельное, небывалое открытие, благодаря ему приобретает