Перемещенный
Шрифт:
— Да, ну и наломал же ты дров, приятель.
Степан безразлично пожал плечами:
— Что, возможны последствия?
— Даже не знаю. Случай беспрецедентный, можно сказать единственный в своем роде. По идее, за сотрудничество с врагом трибунал светит. С другой стороны — законом данное правонарушение не предусмотрено. Повторюсь: прецедентов подобных твоему в Империи еще не было.
— Ноль контактов? Это точно?
— Именно. Уж поверь мне — абсолютно точно.
— Ну и в чем тогда проблема? Нет закона — следовательно инкриминировать мне нечего. Пожурят, по допросам подергают, да и отпустят с миром.
— Дело говоришь, — Фридрих усмехнулся в усы. — Я тоже заметил с какой скоростью Терещенко испарился. Наверх побежал докладывать, не иначе. Да и насчет угрозы ты прав. Только не потенциальная она, а самая, что ни на есть настоящая.
Тут уже Степан посмотрел на куратора с недоумением:
— Ты это сейчас о чем?
— О том же, о чем и ты. Если принять во внимание то, что твой доклад о паранормальных возможностях сиртей чистая правда, объяснимыми становятся множество несчастных случаев со смертельным исходом, как среди мирного населения, так и в военной среде.
— Несчастные случаи тут каким боком подмешаны? Мы о невидимости говорили.
— Да, конечно, невидимость. А ты уверен, что твоя знакомая сиртя только это и может?
— Да ну, бред какой-то! — Степан от возмущения даже со стула вскочил, едва не зацепив при этом рукой стоящий на краю стола пустой стакан. Уж в чем в чем, а в хладнокровных убийствах он подозревать Улушу ну никак не мог. — Не убивала она никого, точно тебе говорю!
— Думаешь? — подкурив наконец свою сигарету, Фридрих с наслаждением вдохнул чуть сладковатый дым. — А что ты скажешь насчет асфиксии с летальным исходом одновременно у семерых солдат, включая унтер-офицера вермахта? И это не единственный случай, поверь. Их сотни.
— Все равно должна быть тому какая-то иная причина, — Степан уперто стоял на своем, хотя червоточина сомненья уже крепко угнездилась в его душе. Асфиксия — вот ключевое слово. Удушье. Он прикрыл глаза рукой, словно защищаясь от нахлынувших воспоминаний. А ведь было дело. В тот день, когда появилась Улуша, он и сам тогда едва не задохнулся. Совпадение? Как знать. Если могла — то почему не убила? Что заставило ее передумать в последний момент?
— Ты в порядке? — в голосе Подольского слышались тревожные нотки.
— Да. Жара замучила. Никак не привыкну к особенностям местного климата.
— В госпиталь сходи. Там тебе пилюли какие-то дадут. Говорят — помогает.
— Нет уж, спасибо. Я лучше домой. Да и в финотдел зайти бы не помешало. К особисту, я так понимаю, сегодня уже заходить не стоит?
— Нет. Незачем туда заходить. В финотделе я тоже уже договорился: тебе всю сумму на счет перечислили.
— Вот спасибо! — Степан, обрадованный, пожал руку друга и поспешил удалиться.
Так, куда теперь? Он брел по центральной аллее лагеря почти не глядя по сторонам, полностью погруженный в свои мысли. К Юрию в госпиталь зайти надо? Надо. И Женю с Димой проведать бы. Привык он к ним, если честно. Слишком многое было пережито вместе. А дома Нюра ждет не дождется. Ее бы тоже и полученной премией обрадовать, и сводить куда-то. Совсем она без него дома засиделась. А еще Степан хотел
Чисто случайно на глаза ему попала вывеска от продуктовой лавки, и он, не долго думая, вскоре уже сворачивал в ее сторону.
— Бананов бы мне. С килограмм. И апельсины, если есть, тоже взвесьте.
Сухая как жердь девица в полинялом переднике, что стояла к нему спиной пересчитывая пол-литровые банки с маринованными огурцами, повернулась, являя Степану свое лицо, изуродованное длинным белесым шрамом. Левый глаз у нее отсутствовал напрочь, как, впрочем, и одна из рук, которую вполне успешно заменял хитроумный деревянный протез с суставчатыми пальцами.
— Молодой человек, бананов у нас нет, не сезон, — голос у продавщицы, вопреки ожиданиям, оказался очень приятным. Не портил его даже легкий немецкий акцент. — Возьмите кляйнберны, если хотите, они в этом году удивительно сочные.
— Кого взять? — Степан слегка опешил от неизвестного названия.
— Ну вот, сразу видно, что вы человек неместный, — девица отошла чуть поодаль и ловко подхватила из стоящего на полу подле прилавка большого картонного короба крупный плод с темно-синей кожурой. — Попробуйте, очень советую. Пусть эта дегустация станет вашим маленьким гастрономическим приключением, — тонкие бескровные губы ее изогнулись в улыбке. — Ну как, рискнете?
— Даже не знаю.
Плод был величиной с голову годовалого ребенка, слегка сплюснут по бокам и покрыт тончайшими розововатыми ворсинками. Мягкими, как шелк. Степан ощутил это, когда принял его из рук девушки. Зачем-то взвесил в руке, понюхал. Запах резкий, но неприятным не кажется. Правда и знакомым его тоже не назовешь. Нет в нем ничего знакомого, а, следовательно, и сравнивать не с чем.
— А давайте вместе попробуем? Я заплачу, — предложил он девушке, и та залилась таким заразительным смехом, что Степан вынужден был и сам улыбнуться.
— Надо же, а с виду такой бравый вояка! Ладно уж, — она в мгновение ока освободила плод от шкуры, нарезала ломтями, словно арбуз и расположила их на расписном деревянном подносе. — Пробуйте.
Степан еще раз с недоверием принюхался, в сердцах махнул рукой, мол, будь, что будет и, выбрав дольку потоньше, вгрызся в сочную нежно-розовую мякоть с тонкими белыми прожилками. А ведь вкусно, черт побери! Сладко и вместе с тем кислинка чувствуется. Нет, не описать ему этот вкус, ну никак! Девица тоже прикипела к подносу и очень скоро они полностью уничтожили все его содержимое.
— Дайте-ка мне штук пять этих ваших кляйнбернов, — невнятно пробормотал Степан, пережевывая последний кусок удивительного плода и протягивая руки к полотенцу, которое продавщица предусмотрительно выложила на прилавок.
— Ну вот видите! Я была уверена, что вам понравится. Апельсины давать?
— Да. Мне товарища в госпитале навестить надо. Может еще что присоветуете для поднятия его боевого духа?
— Сильно ранен? — в глазах его собеседницы светилось такое искреннее сочувствие, которое может испытывать лишь человек, сам выстрадавший немало.