Перерождение
Шрифт:
— Как тебе… — начал Питер, но девочка покачала головой, показала на крышку люка и снова поднесла палец к губам.
«Они ушли, но скоро вернутся».
Встав на цыпочки, она открыла люк и кивнула Питеру: пошли, мол. Оба выбрались на дощатый настил карусели. Атриум пустовал, но Питеру казалось: там, где недавно стояли пикировщики, в воздухе образовались воронки. Девочка подвела его к распахнутой двери, которую подпирал обломок бетонной балки. Едва они переступили порог, девочка откинула обломок в сторону, замок щелкнул, и дверь захлопнулась.
Кромешная тьма накрыла с
«Не бойся, я здесь, я рядом!»
Питер начал считать шаги, но сбился. Видимо, девочка хотела, чтобы он шел быстрее, но ему мешали неизвестность и неуверенность. Споткнувшись, Питер выронил винтовку, и она тотчас исчезла во мраке.
— Подожди!
За спиной раздались оглушительное «бум!» и скрежет металла. Вирусоносители их обнаружили! Впереди забрезжил дневной свет, и из тьмы проступил длинный коридор с высоким потолком. Вдоль стен выстроились мумии, целый отряд ухмыляющихся скелетов, которые, судя по жутким позам, о чем-то предупреждали. «Бум! Бум! Бум!» — гремело сзади. Еще немного, и дверь слетит с петель. Коридор привел к открытой двери на лестницу. Ступеньки поднимались туда, где сияло солнце и ворковали голуби. «Пожарный выход», — гласила надпись.
Питер обернулся — девочка так и стояла у двери в коридор. Их глаза встретились, а в следующий миг она сделала шаг вперед и, поднявшись на цыпочки, прильнула губами к его щеке.
Взяла и поцеловала, легко, невинно, совсем по-детски.
Потрясенный Питер словно онемел, а девочка уже пятилась в темный коридор.
«Беги!» — беззвучно велела она и закрыла дверь.
— Эй! — крикнул Питер, но услышал лишь щелчок замка, нажал на дверную ручку, но она не двигалась. — Эй! — Он заколотил по бездушной металлической двери. — Не бросай меня!
Девочка исчезла, точно сквозь землю провалилась. Раздосадованный, Питер снова взглянул на плакат. «Пожарный выход» — именно туда она велела бежать, на крышу.
Питер начал подниматься. Горячий воздух отвратительно пах голубями. Помет толстым слоем облепил и ступени, и перила. Голуби едва его заметили и перелетали с балки на балку с таким видом, словно считали появление человека чистым недоразумением. Два лестничных марша, три… На четвертом у Питера сбилось дыхание, мерзкий запах проник в носоглотку, а глаза заслезились, словно в них брызнули кислоту.
Последняя ступенька, наконец-то! Лестница упиралась в дверь, над которой когда-то было оконце, а сейчас щетинились крупные, пожелтевшие от времени и грязи осколки.
На двери висел замок.
Тупик… После стольких испытаний девчонка завела его в тупик! За спиной раздались лязг и грохот: первый вирусоноситель пробрался к двери на лестницу. Испуганные голуби разом вспорхнули с балок, и Питеру на голову полетели сизые перья. Тут он и заметил топор, едва различимый на стене из-за толстого слоя помета. Питер разбил локтем стеклянную перегородку и сорвал топор со стены. Вирусоносители вовсю напирали на дверь. Еще немного, и они проникнут на лестницу.
Питер размахнулся и ударил топором по замку. Попасть он попал, но чего добился? Так, глубокий
Питер стоял на северной части крыши лицом к горному склону. Он быстро пробрался к самому краю. От земли его отделяло добрых пятнадцать ярдов. Если спрыгнуть, он в лучшем случае сломает ногу, а в худшем — отобьет внутренности и распластается на земле в ожидании вирусоносителей. Нет, такой конец его совершенно не устраивал. Локоть кровоточил, от двери по крыше тянулся красный след. Боли Питер не помнил, а локоть, вероятнее всего, порезал, когда разбил стеклянную перегородку. Что же, сейчас небольшая кровопотеря особой роли не играла, а вот топор давал серьезные преимущества.
Питер уже поворачивался к двери, чтобы достойно встретить преследователей, когда снизу закричали: «Прыгай!»
Из-за угла показались всадники: Алиша и Калеб гнали коней во весь опор. Лиш подалась вперед и махала рукой: «Прыгай, прыгай!»
Питер вспомнил о похищенном вирусоносителями Тео, об отце на берегу океана, о звездах, о девочке, заслонившей его собой, о ее легком дыхании, медовом запахе и прощальном поцелуе.
Снизу звали друзья, по лестнице поднимались пикировщики, уставшие пальцы сжимали топор.
«Только не сейчас! Еще рано!» — подумал Питер, закрыл глаза и прыгнул.
Снова лето, и она снова одна. Снова наедине с голосами, которые слышала всегда и повсюду.
Она помнила людей, особенно Его, самого лучшего. Помнила мужчину с женой и сыном. Помнила женщину. Некоторых помнила лучше, чем других. Помнила всех вместе и никого по отдельности. Помнила, как вдруг подумала: «Я одна, одна на веки вечные». Она жила во мраке. Она научилась не бояться света, хотя это было нелегко: первое время свет мучил, терзал и делал больно.
Она все шла и шла. Она брела вдоль гор. Он велел бежать в горы, бежать без оглядки, но однажды горы кончились. Разыскать те самые горы снова никак не получалось. В отдельные дни она не шла никуда. Отдельные дни растянулись на годы. Она жила, где получится и с кем получится: с мужчиной, его женой и сыном, потом с женщиной, потом ни с кем вообще. Некоторые перед смертью были к ней добры, некоторые — не очень и говорили, что она другая, непохожая, непонятная. Она была всем чужой, таких, как она, не существовало на целом свете. Гнали ее люди или нет, в итоге они всегда умирали.
Ей снились сны. Снились голоса, снился Он, самый лучший. Несколько месяцев или лет она слышала Его голос и в скрежете звезд, и в завываниях ветра, слышала и тосковала по Его любви и заботе. Но со временем Его голос смешался с другими — с голосами спящих, которые застряли во мраке, на перепутье бытия с небытием. Мир населяли души спящих, которые не могли умереть. «Под ногами у меня земля, — думала она, — над головой небо, вокруг пустые дома, звезды, дождь, ветер и голоса, везде и повсюду голоса, повторяющие один и тот же вопрос: “Кто я? Кто я? Кто я?”»