Переселение. Том 2
Шрифт:
Юрат потом, уже в России, уверял, что никогда у него не было таких славных гусаров.
В утро отъезда из Токая он был не в духе.
За дни, а особенно ночи, которые они провели в Токае у Вишневского, Юрат отяжелел и разжирел. По его мнению, во время трапез было много такого, чего не должно бы быть, и немало они видели такого, на что лучше бы не смотреть.
Если так живут в России, — а Вишневский утверждал, что именно так, если и там такие браки, а Вишневский утверждал, что именно такие, — то лучше бы, говорил Юрат брату и жене, вернуться им восвояси.
И хотя Вишневский помог ему во всем — и видно было, как тот старался, — Юрат, уезжая, был разочарован и в нем, и в его семье еще больше, чем Павел. Есть, пить, точить лясы, играть в карты и лапать
И хотя Вишневский прислал ему своего парикмахера, который выбрил его, оставив лишь короткие усики, Юрат уезжал из Токая взлохмаченным, не заботясь о том, как будет выглядеть по приезде в Россию.
Ему тяжко было оставлять детей, но он молчал, надеясь весною, если бог даст, их увидеть. Страх, что жене, может быть, придется рожать в дороге без повивальной бабки, мучил его больше всего. Хотя Юрат не говорил об этом столько, сколько Павел, он ничуть не меньше братьев ненавидел ложь, Гарсули и демилитаризацию. Терпеть не мог и австрийцев, которые сначала позвали их из Сербии воевать с турками, а потом сами же с турками помирились. Особенно же ненавидел он кирасир, призывавших сербов защищать христианство, а теперь предлагающих им отправляться на все четыре стороны, и даже в Турцию.
Но эта ненависть не вызывала у Юрата желания уйти куда глаза глядят. Он жил всегда для семьи и в семье, в узком кругу, куда входили и его друзья, жил словно на необитаемом острове. Будь его воля, надо было бы сидеть на месте и ждать; Гарсули, Сербеллони ушли бы, беспорядки в Темишварском Банате кончились, а они бы остались. А там было бы видно, что делать дальше. Даже ночь не тянется вечно. А если уж стало бы совсем невмоготу, надо было, сославшись на свои заслуги, подать в суд — темишварский, варадинский, осекский, венский, наконец. И драться с кирасирами, а не продавать свои дома и отправляться кочевать, подобно цыганам.
Или попросту ухлопать Гарсули.
Сейчас, когда они уезжали все дальше и дальше от Варадина и Фрушка-Горы, где женились и оставили детей, и Юрат впал в глубокую меланхолию. Жизнь и ему казалась бессмысленной.
Он договорился с Петром, что дождется его в Ярославе, по ту сторону Карпат, где, по уверению Вишневского, их удобно устроят.
Когда наконец надо было трогаться, Юрат сел в седло и окинул взглядом гусаров, которые собрались вокруг него и стояли в полном молчании, ожидая приказа. И вдруг этот, в общем грубый толстяк, глядя на окруживших его мальчишек, у которых сейчас, кроме него, не было никого на свете, пожалел этих сирот, так охотно шедших за ним, даже не спрашивая, куда он ведет их, почему они покидают Срем и что ожидает их в России.
Обводя взглядом их загорелые, грубые, но еще детские лица, их широко раскрытые глаза — а они так и таращили их на него, их лохматые головы, потому что ехали они без шапок, Юрат спрашивал себя, что ждет этих мальчишек в будущем?
И вдруг почувствовал себя намного старше. Какая судьба ожидает их там, думал он, в далекой братской империи, в России? Но человеку не дано ни предвидеть грядущее, ни предсказать свою будущую судьбу.
Единственное благо, данное человеку, — не знать, что сулит ему рок. Это и лучше.
В противном случае майор Юрат Исакович, уезжая из Токая, мог бы увидеть, что ждет его, что ждет этих мальчишек в ближайшие годы, и, конечно, ужаснулся бы этому.
Потому что он увидел бы, словно сквозь мглу, как через пять лет и он и они скачут в новенькой с иголочки блестящей русской униформе сербско-венгерского полка у городка Гросс-Егерсдорф {17} , как он и они переходят на мелкую рысь и, наконец, как он взмахивает саблей и они карьером мчатся на неприятеля.
Юрат увидел бы, как еще через год он и они недвижимо стоят у деревни Цорндорф {18} , а под звуки труб мимо них скачет в атаку первый эскадрон их тридцать пятого Новосербского полка, несется в сторону
17
…у городка Гросс-Егерсдорф… — В Семилетней войне (1756—1763) в битве при Гросс-Егерсдорфе (30 августа 1757 г.) русские войска под командованием фельдмаршала Апраксина наголову разбили прусскую армию.
18
…они недвижимо стоят у деревни Цорндорф… — 25 августа 1758 г. у деревни Цорндорф русская армия в кровопролитном сражении нанесла поражение прусским войскам.
Как мертвым упадет с коня корнет Марко Зиминский.
Как на пригорке будут сверкать на солнце прусские латники.
Юрат мог бы увидеть себя еще через два года, увидеть, как он и эти юноши — в ту пору уже усатые лихие гусары — медленно движутся с конницей Тотлебена и Чернышева {19} .
Когда граф Фермор решит двинуться на Берлин {20} , Юрат уже будет подполковником. Берковцем прозовут его русские.
Как-то вечером он встретит и узнает этих гусаров и крикнет им что-то по-русски, потому что тогда они будут говорить только по-русски.
19
…медленно движутся с конницей Тотлебена и Чернышева. — Русские полководцы З. Г. Чернышев и Г. Г. Тотлебен командовали частью русской армии, которая 9 октября 1760 г. заняла столицу Пруссии Берлин.
20
Когда граф Фермор решит двинуться на Берлин… — С. Ф. Апраксин, не использовавший результатов победы русских войск при Гросс-Егерсдорфе, был отстранен от командования и отдан под суд. Вместо него был назначен граф В. В. Фермор.
Однако на другой день он уже не услышит, как они кричат по-сербски и плачут, словно дети, увидев, как его, лишившегося чувств, проносят вдоль первого эскадрона с разбитой ногой, которую после захода солнца русские военные врачи до колена ему отрежут.
Никогда ему не встретить закат солнца в генеральской перевязи; только, выезжая из Токая, Юрат этого не знает.
Когда гусары по его команде взобрались на возы и кони тронулись, Юрат снова проехался взад и вперед.
Варвара встала и подбежала к невестке. Они обнялись, схватились за руки и не разжимали их, пока рыдван не покатил быстрее и у Варвары не подогнулись колени. Она бы упала, если бы подбежавший муж не подхватил ее под руки.
Петр с женой еще долго стояли, глядя на удалявшийся в сторону виноградников и далеких гор небольшой караван, пока он в тучах пыли не скрылся в придорожном леске. Потом они молча возвратились домой.
Павел выехал раньше Юрата, желая получше разузнать и изучить все ведущие в Польшу из Токая дороги.
Юрат гарцевал верхом на лошади рядом с экипажем Анны. Оба молчали.
Хотя прошлой ночью Юрат силой овладел майоршей, супруги уже несколько дней были в ссоре и не разговаривали.
За Токаем начались гористые места. Ехали без обычного смеха, словно воды в рот набрали.
Вишневский снабдил майора не только подковами и вином, но и дал ему лучшего вожатого, который должен был проводить их до Ярослава. Дал и кучера для экипажа Анны.
И простился Вишневский с ними так, словно они были гостями императрицы.
А перед отъездом устроил у себя в доме для Юрата и Анны несколько вечеринок с музыкой и фараоном. За столом присутствовали и его, по этому поводу особенно пышно разряженная жена Юлиана, и грудастая свояченица, громко распевавшая песни. Больше всего внимания Вишневский уделял Анне.