Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
Али всю ночь кружил ураган из пересмешек, влажных губ, потери дыхания, испарины, похотливых вздохов и откровенных проявлений любви, потому что стоило Али закрыть глаза под поцелуи Вадима, как всё становится просто. Алёшка всегда знала, знает до сих пор, что Вадькина любовь не закончится никогда. Она сбилась со счета, отдавая себя, её стоны, удивлявшие саму себя, желание, вдруг ставшее невыносимым, желание, которое мог погасить только мужчина, который держал, ласкал, одаривал, шептал: «Я люблю тебя», «Люблю», «Хочу»… И Алёшка отвечала
Просыпаясь утром от лучей, пробивающих свой путь сквозь плотные шторы, Али ощутила жар в ногах и бёдрах, открыв глаза, она увидела, в какой причудливой позе она уснула или перебралась во сне. Вадька лежал вдоль дивана, Али же лежала поперёк, перекинув бедра через низ живота Вадима, и сейчас слегка разведённые ноги лёгкими прикосновениями, кругами, гладили горячие пальцы под одеялом, прокладывая себе дорогу к плоти, которая сейчас пульсировала и на прикосновение отзывалась лёгким жжением.
— Ай, — резко вынырнув из полудрёмы.
— Что? — шёпотом.
— Мне надо в ванну…
— Сейчас? — руки продолжали путешествие.
— Да… перестать, мне больно!
— Хорошо, хорошо… иди.
Выходя из ванной комнаты, Али увидела на кухне спокойного Вадима, который кидал вареники в кастрюлю, тихо подпевая мелодии, которая лилась из колонок. Застывая на минуту, она позволила мыслям покинуть её, позволила себе просто стоять в дверном проёме и любоваться Вадимом, который, кажется, стал ей ближе сегодня ночью, когда врезался в её тело, а с его губ слетали ругательства.
— Всегда поражало, как ты можешь есть с вишней.
— Угу. Я тебе с картошкой варю, — подмигивая.
Маленькая Лёшка ковыряла вареники с вишней, сидя за большим столом, под грозное Тёть-Галино: «Пока не съедите — из-за стола не встанете!». Ветка, вздыхая, макала вареник в сметану и глотала, видимо принимая правила, Лёшку же приводил в уныние вид странной начинки, которую совсем не хотелось подносить ко рту.
— И что, долго тут ещё размусоливать будете, пигалицы?
— Фифас, — с набитым ртом ответила Ветка шестнадцатилетнему брату, который в раздражении смотрел на младшую сестру, но пересмешки всё же кружились в его глазах, когда сметана размазалась по лицу девчушки.
— Алёшка, ты чего не ешь? — садясь напротив, — ты же не хочешь, чтобы ба тебя с ложки кормила? Она может, — смеясь.
— У них начинка странная…
— Странная? Это просто вишня, вон в огороде растёт.
— Она некрасивая… — доверчиво прошептала Лёшка и, осмелев, посмотрела на взрослого брата своей подружки.
— Давай, я тебе сварю с картошкой, только ты быстро съешь, хорошо, Лёш? Мне кухня нужна.
— Ладно, — улыбаясь, пока большая рука взлохмачивала рыжую шевелюру, которую хоть и заплетали в косы, но уже через пару часов волосы свободной волной спадали
— Признайся, ты вчера принял «Виагру», а?
— Чего? — ложка выпала из руки.
— Это просто ненормально, то, сколько…
— Поздно жаловаться, претензии принимаются во время, а не после. И я не принимал ничего… только пару ирисок «кис-кис», — кружась пересмешкой.
— Маньяк… я беру тайм-аут… на неделю… и мне нужна ромашка… — забирая ложку, которой он мешал вареники, — так что с ромашкой-то?
— Не знаю, я схожу в аптеку.
— Сходит он. А знаешь что? На месяц, я беру тайм аут на месяц… мне больно.
— Ты настаивала на презервативах, наверное, это от них… у тебя аллергия на латекс появилась?
— От их количества тогда уж.
— Ладно, помешай, я сейчас, аптека недалеко.
Ставя на стол пакет с целым ассортиментом кремов, гелей, спреев и трав, мужские руки притянули к себе Али, пробегаясь по животу, по краю хлопковых трусиков, целуя шею…
— Перестань, я же сказала.
— Я помню, я не трогаю там… и ты не только это сказала, Лина.
— И что же я ещё сказала?
— Ты сказала, что берёшь тайм аут на месяц.
— И?
— На месяц… ты должна вернуться к себе через две недели, но ты сказала «месяц»… Месяц!
Али в удивлении смотрит на Вадима. Всё решилось так просто, когда она не думала.
— Ты остаёшься, Лина.
— Остаюсь, — выдохнула Али, и это решение в тот момент казалось ей правильным, верным и симметричным.
— Я больше не буду так буянить ночами, обещаю, просто мне всё время кажется, что ты ускользаешь, что этот раз последний.
— Хорошо.
— Только давай уже подумаем, как обойтись без презервативов, а?
— Подумаем… я вообще-то на таблетках уже много лет, — смеясь в пересмешки, — и это не «Но-шпа».
Стоя в шумном, многолюдном аэропорту, молодая женщина спокойно продвигалась, следя за своей очередью к стойке регистрации, крутя тонкими пальцами заушник больших солнцезащитных очков, боясь поднять глаза вверх.
— Лина, посмотри на меня, посмотри, не отдаляйся.
— Смотрю, — тихо, действительно смотря.
— Ты вернёшься, Лина, вернёшься. Решишь всё, что нужно, и вернёшься.
— Вернусь… — в голосе нет уверенности.
Выдёргивая из очереди, ловя губами слезы:
— Вернёшься, всё просто. Тебе нужно сейчас улететь, через две недели ты вернёшься, я тебя встречу в Москве.
Сейчас ей скажут «отомри», и она не сдвинется с этого места, она уже улетала однажды и, оказалось, почти навсегда, потому что через полгода Алёшки не стало, она трансформировалась, переродилась в Али.
Невозможно поверить, что в этот раз будет по-другому, невозможно поверить, что она, Али, приняла столь нелогичное, иррациональное решение и боится, боится до потери дыхания, что решение окажется правильным и выверенным… Пыль лишает логики.