Пересмешник. Всегда такой был

Романова Наталья Игоревна

— Ладно.

— Отлично. Когда будешь готова, скажи мне и протяни руку. Руку мою не отпускай.

Лёшка так и делала, она не отпускала руку Вадьки, пока не расслабилась окончательно, от темноты ли, от теплоты воды, или от странного чувства, которое рождало присутствие где-то рядом Вадьки, наверняка тоже «без».

Она расслабилась настолько, что выдернула руку и нырнула с головой, проплыв несколько метров, вдруг поняла, вынырнув, что не может сообразить — где берег, и ей очень страшно доставать ногами дно, страшно — есть ли это самое

дно.

Вскрикнув, она услышала всплеск, и в тот же миг Вадькины руки, схватившие её за щиколотку, быстро переместились на талию и выше, прямо к груди Алёшки, отчего Лёшка замерла, прижатая спиной в груди Вадьки, пока его рука пробежалась по соскам и, соскользнув на талию, просто крепко держала.

— Черт, ты напугала меня!

— Прости…

— Прости… Прощаю, пошли в машину.

— Ага.

Весь этот диалог происходил, пока спина Алёшки была вжата в грудь Вадьки, а ноги спокойно болтались в воде.

Кое-как одевшись в темноте, уже приводя себя в порядок в свете салона машины, Алёшка не могла найти себе места…

— Прости, я ничего не заметил… то есть заметил… то есть, давай забудем, я не имел таких намерений.

— Ничего…

— Точно ничего?

— Точно, — Алёшка надеялась на это.

Контроль Али ослабевал, терялся, запутывался в духоте, в жаре, в пыли, в жухлой зелени, в пересмешливых глазах, которые медленно проплывали мимо на большом автомобиле с детским личиком на правом сиденье.

Она поступала правильно, выверено, логично — работая больше ночами, чтобы днём не выбираться на духоту, выставляя фотографии, чтобы увидеть одобрение "креативности и экспрессии", общаясь с агентом почти через день, снижая цену практически до минимума, но не сезон…

Нет смысла приезжать сюда ещё раз за одним и тем же. Али удалось практически закончить незавершённые проекты, кондиционер — хоть и нелогичная, но жизненно необходимая трата, облегчил существование.

Али всегда умело изображала эмоции, правдоподобно, практически безупречно. Изображать эмоции рациональней, чем испытывать их. Безопасней. В этом её рациональное звено, и их счастье — ничем не запятнанное счастье. Удобное и прагматичное.

Главное — не позволять эмоциям, памяти, проскальзывать под полузакрытыми веками, пока сознание находится в полусне.

Казалось, между Алёшкой и Вадькой ничего не изменилось с того купания. Взгляды стали интенсивней, воздух гуще, но кто это заметит… Алёшка замечала, нервно прикусывая губу в его присутствии.

— Не жуй губу Лина, хочешь, лучше ириску «кис-кис»?

— Давай.

На её день рождения, за неделю до отъезда, Алёшку, уже вечером, почти ночью, вызвал на улицу сигнал машины. Там стоял Вадька с огромным ворохом воздушных шариков и не менее огромным медведем.

— С днём рождения, рыбка.

— Спасибо.

— Но я подумал… ты уже не крошка — шестнадцать лет… поэтому, — заглядывая в салон, доставая оттуда большой букет цветов, явно составленный не в этом городке, — вот.

Алёшка

стояла с шариками, медведем и букетом, краснея и не зная, что сказать, ведь простого «спасибо» мало… а что ещё?

— Поехали? — спросил Вадька.

— Ага, я только отнесу?

— Давай, — пересмешки в глазах.

Они не отъехали далеко, он просто заглушил мотор на просёлочной дороге, выведя за руку Алёшку, прошептал:

— Я сейчас поцелую тебя, хорошо?

— Ээмммпфф, — произнесла Алёшка, пока лицо Вадьки оказывалось все ближе, и его губы аккуратно коснулись губ девушки. Совсем немного.

Она не стала закрывать глаза, когда губы Вадьки сначала немного придавили верхнюю губу Лёшки, потом нижнюю, потом вернулись к верхней, добавив кончик языка. Алёшка стала повторять движения губ Вадьки, точь-в-точь, языка, точь-в-точь, получив в качестве одобрения лёгкий стон из уст мужчины.

Ноги подкашивались, и она наверняка бы упала, если бы Вадькины руки в этот момент не прижимали её к себе, в то время как язык раздвигал губы, завоёвывая себе пространство во рту Алёшки, чей язык повторял движения, словно смотрелся в зеркало.

Потом рука наклонила голову Лёшки немного под другим углом, и тогда уже Алёшка не могла уследить за движением губ или языка Вадьки, она едва ли могла уследить за своим дыханием и трясущимися конечностями. За ногами, которые подкашивались в коленях, и руками, которые отчего-то хватали за плечи и тянули эти плечи на себя, порой перебираясь в волосы Вадьки, дёргая их.

Через неделю Алёшка уехала в свой город, продолжив свой путь образования для общего развития.

Глава 2

Али давно привыкла жить одна. Её не пугала темнота или шорох за стеной, ей безразлично одиночество или шум от соседей. Ей был удобен режим, когда она вставала в удобное для себя время, готовила в удобное время, ела также в удобное.

В такой невыносимой духоте аппетит приходил только ночью, Али задумывалась о своей фигуре и о том, что придётся отрабатывать свои ночные пиршества в спортзале, но, прямо сейчас, она чувствовала лёгкое раздражение от того, что закончилось масло, неожиданно, а ведь это самое простое — контролировать степень наполнения холодильника.

Этот душный город лишал её главного — возможности контролировать свою жизнь. Прямо сейчас ей кто-то может сказать «отомри», а Али абсолютно не готова к такому повороту событий, она абсолютно не понимала, что делать в подобной экстренной ситуации, она слышала сигналы SOS, в висках, в груди, в губах, которые не дышат, во вспышках памяти под веками, которые приходят и приходят, не спрашивая твоего позволения или разрешения на раздирание остатков души Али.

Через год, для чего-то убедив родителей, что ей необходимо пробыть в пыльном южном городке всё лето, Лёшка забежала во двор Веты, для первого раза степенно поприветствовавшись с Тёть-Галь, встречаясь с пересмешками: