Пересмешник. Всегда такой был
Шрифт:
— Утром?
— Утром… — легко сажая Али в машину.
— Я не поеду с тобой! Останови машину! Останови! Я сейчас выпрыгну…
— Не выпрыгнешь, двери заблокированы…
— Останови! Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, я видеть тебя не хочу, не могу, мне нельзя тебя видеть!
Пересмешки в глазах. Всё те же. Пересмешник. Всегда такой был.
— Пожалуйста, останови… — нет смысла прятать слезы, не всё можно контролировать, не всегда.
Иногда перед важной встречей рвутся колготки. Иногда нервы. Иногда
— Рыбка, куда ты пойдёшь? Остынь… Дело даже не в том, что ты поранилась, держи салфетку крепче на ранке, кстати… И не в десяти километров до города, и по городу пять… Лина, ты обгорела! Снова! Как тебе пришло в голову выбраться в полдень на улицу? А? В шортах и майке… Лина! О чём ты, на хрен, думала?
— Тебе какая разница, обгорела я или нет, какая тебе разница, что с моей ногой, головой, велосипедом, могу ли я пройти пятнадцать километров?.. Ты! Разбил! Мне! Сердце! А теперь говоришь о том, что я обгорела…
Сидя в автомобиле с достаточно большим сиденьем, Али перебирала в уме все возможные варианты развития дальнейших событий. Всё что требовалось Али — это выверенный план, план отступления, рокировки. Размеренные шаги в сторону просчитанного в мельчайших подробностях проекта. Она умела строить планы и чётко следовать им.
— Весь секс такой приятный?
— По большей части, рыбка…
— Тогда… может?..
— Торопыга. Не может. Первый раз приятным не бывает, ты наверняка слышала.
— Я потерплю.
— Как у зубного?
— Угу.
— Я чувствую себя соблазнённым, — пересмешки резвятся на всю катушку.
— Дурак.
— Не спорю.
Алёшку терзали мысли и любопытство, иногда её терзало желание, чаще всего— рождённое Вадькой, но иногда появляющееся само по себе. Вдруг. От мыслей. Или тёплой воды. Лёжа вечером в постели, Алёшке нравилось провести себе по ногам, ущипнуть за соски, прислушаться к своему телу, остановиться, потом ещё раз провести, окунуть палец в тугую плоть, ощутив приятное жжение, задуматься… а как же там может поместиться, может, картинки всё же врали?
Вадька каждый раз, лёжа на мягкой траве во дворе старого дома, дарил Алёшке оргазм, иногда два, иногда он вставал и уходил, говоря, что сейчас вернётся. Лёшка догадывалась, для чего он уходит, и в следующий раз смело сдвигала резинку его шорт вниз, обнаруживая, что картинки всё же не врали… Удивляясь температуре, которая, кажется, выше обычной человеческой, удивляясь коже, которая, кажется, нежнее обычной.
Лёшка исследовала, задавая вопросы без стыда, получая на них прямые ответы и ставя свои маленькие эксперименты и открытия… под усмешки и шёпот: «Рыбка, да…».
Али узнавала дорогу, по которой катилась большая машина, её угнетала тишина, давили эмоции, которые вырвались ненужными словами, стыдными. Разбитые сердца — для мелодрам, которые не смотрит Али. Постыдные слова, которые заставляли
Последнее, чего хотела Али — это оказаться на личной территории Вадима, его личное пространство грозило затопить её с головой, с тициановскими волосами, не оставив даже макушку на поверхности. Мужчины, сидящего рядом, слишком много, слишком близко, слишком больно.
Старого дома Вадькиной бабушки больше не было, на его месте стоял огромный терем-сруб в несколько этажей, с балконом по всему второму этажу, с резными вставками возле больших окон, с беседками на просторном ухоженном участке, даже подход к большой реке облагорожен, аккуратно подстриженные кусты вдоль тропинки, ведущей к песчаному спуску — личный пляж, несмотря на наличие бассейна рядом с виноградным навесом.
Аля задумалась, сколько же древесины ушло на этот дом, внутреннее содержание, включая мебель из массива дерева, натуральный паркет, перила и стол. Размер которого предполагал огромную компанию, которая может запросто разместиться за ним, а потом разбрестись по дому и не встретиться ни разу за все выходные.
Личное пространство врезалось в память, прорвало оборону, заполнило невыносимыми эмоциями, эмоциями, несущими с собой боль. Боль до белых мурашек. Не допустить.
В попытке отвлечься:
— Могу я воспользоваться твоим компьютером?
— Да, пойдём.
Пройдя в просторную комнату, по всей видимости, выполняющую функцию кабинета, садясь в необъятное кожаное кресло напротив большого монитора, Али игнорировала фотографии на столе. Детское личико.
Закономерно. Правильно. Больно.
Поцелуи Вадьки становились откровенней, Алёшку это не смущало. Её мало что смущало в действиях Вадьки. Всё казалось правильным, таким, каким и должно быть, ей не было стыдно, когда его руки переходили ещё одну черту, или неудобно, когда внезапно проявившийся интерес она удовлетворяла практически сразу, задавая вопросы, приноравливаясь, а порой — пугаясь.
Лёшка была задумчива целый день, не мог её вывести из сонма собственных мыслей говорливый поток Веткиных новостей, так же как и Вадькино:
— Эй, рыбка, о чем думаешь? — брошенное словно невзначай, но внимательный, пересмешливый взгляд говорил об обратном.
Зайдя вечером к Алёшке, Вадька столкнулся с поцелуем. Никогда прежде она не проявляла инициативу, никогда прежде её руки не пробегались так откровенно по груди парня, следом за губами. Но если он и удивился, то виду не подал, принимая её поцелуи как должное, поглядывая из-под опущенных ресниц, пытаясь выровнять собственное дыхание.
— Что ты делаешь, рыбка?
— Я… эээмээ… ну, я подумала, что…