Переступая грань

Катасонова Елена Николаевна

Лиза постаралась сказать это по возможности равнодушно. Получилось ли у нее? Кто знает. Во всяком случае, в автобусе Мохаммед спросил:

– Он ваш друг?
– И, подумав, добавил: - Ваш милый друг?

– Он вообще очень милый, - отшутилась Лиза.

– У нас говорят: "Ненависть скрывай, а любовь - не стоит, все равно не получится", - не унимался Мохаммед.
– Зачем таиться?

– Значит так, - встала Лиза, взяв микрофон.
– Через полчаса встречаемся в холле, идем в ресторан. В одиннадцать - на вокзал. Проверьте, ничего ли вы в номерах не забыли:

мы вернемся уже в другую гостиницу.

– И еще говорят: "Лучшее сокровище - любовь сердца", - дождавшись паузы, тихонько сказал Мохаммед.

Вот привязался! И сидит, как старший в группе, рядом, и вообще рядом все время. Лиза отметила это с внезапной тревогой, вздохнула: вечно кто-то за ней ухаживает, и надо проявить такт, чтоб не обидеть, чтобы у туриста не испортилось настроение, и одновременно нужно сразу поставить на место тайного воздыхателя.

– Он мой жених, - соврала Лиза.
– Там, в Манеже, мы договаривались о встрече.

– Повезло вашему жениху, - обиженно вздохнул Мохаммед, и черные его глаза стали печальными.

"Ничего, переживет!" - весело подумала Лиза. Да, мама права: надо предоставить судьбе течение жизни, и тогда очередные туристы окажутся вдруг художниками и захотят пойти в Манеж, на выставку; а в Манеже окажется Лёня, и выяснится, что он звонил и рад встрече, и позвонит еще; и он услышит, как лихо она говорит по-арабски и как без всякого напряжения понимают ее туристы. И главное не в том, что он сказал ей об этом: она видела его изумленный, даже восхищенный взгляд. А то - нашел натурщицу! Надо будет еще "Иностранку" ему показать.

Лиза, как всегда, купалась в своем арабском, наслаждалась Ленинградом - его мостами, дворцами и памятниками, Невой и каналами, таинственно поблескивающими в отлетающих белых ночах.

– А вот и сфинкс, - показала она, предвкушая общий восторг, на лежащего, вытянув лапы, сфинкса.

Но как раз сфинкс особого впечатления не произвел.

– А то мы сфинксов не видели, - проворчал Мохаммед.

Он после встречи в Манеже стал довольно ворчливым, всем недовольным. Лиза за сфинкса немного обиделась, но Мохаммеда тут же простила: уж очень хорошо было на душе, и великолепен, как всегда, Ленинград, и приветливы понимающие его красоту уже много поездившие туристы.

Им и Киев ужасно понравился, особенно церкви, холмы, его буйная зелень и масса цветов.

– Что значит юг!
– сказала Лейла, и Лиза охотно с ней согласилась

Да, на юге вся жизнь другая - шумная, радо-стная, чуть суматошная. Короче - другая! Киевляне даже торопятся, в отличие от москвичей, весело. Лиза целыми вечерами бродила со своими туристами по жарким улицам, слушала мелодичный перезвон курантов - и все сквозь призму ласковых синих глаз, худых рук, обещания встречи.

И он позвонил в тот же вечер, когда, проводив группу, нагруженная сувенирами - косынками, значками, духами, даже сумку из мягкой кожи с ликом божественной Нефертити ей подарили, - Лиза вернулась к себе, на Ленинские горы.

– Лизонька, можно к тебе?

Голос звучал совсем близко.

– Ко мне?
– растерялась Лиза.
–

Поздно... И у нас же тут пропуска... Пропускная система...

– Это все мелочи... Можно?

– А ты где?

– Рядом. Звоню через каждые пятнадцать минут, все двушки уже прозвонил. С семи вечера.

С семи? А сейчас уже девять! Ур-р-ра!

– Давай приходи.

Лиза сразу обрела в себе уверенность. Бросилась было наводить порядок, но вовремя вспомнила мудрый завет Иры: начинать всегда нужно с себя, с косметики. Останется время - тогда уже мой полы, если хочешь.

Она живо подкрасилась, сменила привычные брюки на широкую, как у Лолиты Торрес, юбку, встала на каблучки, взыскательно оглядела себя в зеркале. Тут как раз он и стукнул три раза в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл, возник на пороге - нарядный, в светло-голубом, под цвет глаз, костюме, с букетом цветов и большим тортом. Аккуратно поставил на стол торт, с шутливым поклоном, словно немного стесняясь, подал Лизе букет.

– Погоди, тут еще есть вино, - сказал он.
– В портфеле.

Лёня достал вино, бросил портфель на кушетку, обнял Лизу и, не выпуская ее из объятий, сразу сказал то единственное, что и нужно было сказать. Обычно мужчины не склонны объяснять свои поступки, но он был художником, и женщин, судя по многим деталям, понимал.

– Ты прости меня, дурака, - с обескураживающей откровенностью начал он.
– Нет, нет, не вырывайся: мне легче так говорить. Там, в мастерской, в тот раз было все как в тумане. Пашка - маленький, с трубкой - подмешал что-то в вино, все казалось возможным и правильным. И ты сам казался себе великаном, всесильным, талантом. И вроде бы все остальное - так, ерунда, мелочь.

– И я?
– пробормотала Лиза. Слезы выступили у нее на глазах.

– Все, - не стал хитрить Лёня, отодвинул от себя Лизу, осторожно промокнул тонкими длинными пальцами ее слезы.
– Утром было мучительно, непонятно, смутно, и я все старался вспомнить: как же получилось, что ты ушла?

– А Маша?
– хрипловатым от волнения голосом спросила Лиза, сглотнув сухой комок в горле.

– Что Маша?
– досадливо сморщился Лёня.

– Нет, ты скажи, - не отставала Лиза, и ждала, и боялась ответа.
– Она ушла?

– Нет, не ушла, - с трудом, после паузы, выговорил Лёня и торопливо добавил: - Но в этот раз она была с Пашкой.

"В этот раз..." Как больно.

– Лизонька, дорогая.
– Лёня открыл бутылку вина, взял два стакана.

– Подожди, - остановила его Лиза.
– У меня есть фужеры.

Она достала фужеры, взяла нож, разрезала торт.

– Значит, "в этот раз", - не удержалась она.

– Лизонька, у мужчин все иначе, - неуклюже пытался объяснить Лёня. Такие Маши не имеют для нас значения.

– Но я не мужчина.
– Улыбку словно кто-то приклеил на лицо Лизе.
– Для меня твои Маши значение очень даже имеют.

– А раз так, то давай поженимся и будем жить вместе, - неожиданно и легко, даже легкомысленно сказал Лёня - нашел выход из положения!
– и у Лизы ёкнуло сердце.