Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
Наконец, выход России в качестве новой политической силы в Закавказье заставлял ее строить отношения (и отнюдь не по освоенным европейским военным и дипломатическим канонам) не только с центральными властями Ирана и Турции, но и с иными партнерами — практически самостоятельными ханами и визирями иранских провинций, азербайджанскими горожанами, духовными и светскими властями армянских общин, вольными дагестанскими владетелями и горскими обществами. Конечно, опыт отношений с не слишком надежными вассалами (украинскими гетманами или калмыцкими ханами) имелся, но теперь масштабы таких связей явно возрастали — при сложности оперативного реагирования и управления ими из Петербурга и трудности согласования противоречивых интересов.
Глава 3.
«С
…До толикой славы купно и пользы возрасло российское оружие, что и далечайшыя народы протекции и защищения у нас требуют: прибегает о том бедная Ивериа, просила и просит корона Персидская, горские же и мидские варвары, единым оружия нашего зрением устрашени, одни покорилися, другие разбежалися.
«Новозавоеванные провинции», год 1724-й
На рубеже нового 1724 года европейская пресса обсуждала перспективы российских действий в Персии и будущую войну с Турцией, тем более что Коллегия иностранных дел рассылала своим дипломатам за рубежом печатные известия о военных успехах в Иране{279}. Австрийский резидент в Стамбуле, по сведениям издававшейся в силезском Бреслау газеты, был уверен в том, что турки начнут войну, «дабы русских от дальних прогрессов на персицких границах удержать»; амстердамские «Куранты» сообщали о турецких вооружениях, гамбургский «Северный Меркуриус» и венский «Рейхспострейтер» были уверены, что «великий султан царю конечно войну объявит». «Лейпцигские куранты» информировали читателей об изменении планов Петербурга: «вместо того, чтоб намерено было войну в Персии всею силою распространять, ныне намерено тамо точию оборонительно действовать, а наибольшая сила против турок на Украине употреблена быть имеет»{280}.
Однако длительные переговоры в Стамбуле и последующее заключение мира на какое-то время устранили опасность прямого военного столкновения двух империй. Россия получила необходимую паузу для закрепления своего присутствия в бывших иранских владениях. Укрепленный Дербент и мощная крепость Святого Креста должны были обеспечить контроль над приморскими коммуникациями, а относительно спокойное принятие горскими князьями (хотя и не всеми) во главе с тарковским шамхалом российского подданства на первый взгляд облегчало задачу интеграции этих территорий в состав империи.
Поначалу как будто так и было — местные владетели стремились приспособиться к новой ситуации. Еще в апреле 1723 года владелец Эндери Айдемир дал аманатов; вместе с братьями он принес присягу на Коране, обещая «никакого воровства впредь людям, живущим в новопостроенной крепости, отнюдь не чинить, и лошадей и скоту не отгонять, и людей в полон не брать»{281}.
Осенью того же года Петру «били челом» табасаранские кадий и майсум. Дербентцы при поддержке российских солдат отправились в поход на владения нападавшего на город и его окрестности уцмия Ахмед-хана. Первая такая экспедиция в сентябре разгромила деревню Митяги: «…со всех сторон зажгли и всю разорили», но на обратном пути в лесу выдержала тяжелый бой в лесу, в котором погибли 40 рядовых и капитан. Боевые потери вынудили Матюшкина даже запретить запланированный поход на другую деревню — Матерку. Потери противника учесть не смогли, поскольку горцы уносили своих убитых, а о погибших в самом селении «знать было им (русским участникам боя. — И. К.) не можно, понеже все были в ызбах и в погребах, в которые места метали гранаты»{282}.
Следующий, декабрьский, поход, согласно донесению коменданта полковника Юнгера, оказался более удачным — победители не только «отогнали скотину» без ущерба для себя, но и привезли трофеи — «головы отрубленные, в том числе одна голова племянника усмеева»{283}. Ахмед-хан прислал российским властям письмо с просьбой «отпустить прошедшие вины», оправдываясь тем, что военные действия против дербентцев и русских вел не он, а его «противники из лезгинского народу» во главе с «чугутанским владельцем» Магдабеком и Гайдабеком Кубадашским{284}. Он обещал
Весной 1724 года вновь обратился к российским властям Сурхай-хан Казикумухский: в письме к Юнгеру он заявлял, что помирился с бакинским комендантом Барятинским и предпринял усилия для поимки Хаджи-Дауда, но тот вовремя «из оной провинции к туркам уходом ушел». Сам же он как человек миролюбивый отказался от совместного с уцмием и шамхалом похода «для розарения Генже» и приглашал в свои владения купцов из Дербента и Баку{286}.
Эти обращения могли бы только радовать российские власти, однако ныне они происходили в несколько иных условиях, чем раньше. Прежнее, по сути номинальное, подданство практически ничем не связывало свободу того или иного владельца, включая его право на «опчее холопство» царю и шаху одновременно. Ныне же формальная присяга сопровождалась появлением в Дагестане и Ширване российских гарнизонов и крепостей, уже реально ограничивавших действия независимых прежде владетелей и к тому же налагавших на них определенные обязательства.
Порой даже в высшей степени «подданнические» инициативы ставили командование в трудное положение. Так, в 1723 году к российскому императору постоянно поступали просьбы о помощи от армянских патриархов Есаи и Нерсеса и меликов Карабаха{287}. В марте 1724-го «собрание армянского войска» просило коменданта Баку Барятинского занять Шемаху и оказать им поддержку против турок людьми и оружием; к нему же обращались жители Гянджи и изгнанный из Грузии Константин (Мухаммед Кули-хан), чтобы прислал русских солдат для защиты этого «ключа Персии»{288}. Тогда же отправленный царем в Карабах Иван Карапет умолял послать в город хотя бы тысячу или две солдат, «токмо б имя их было»{289}.
Однако пойти на такой шаг было невозможно. В выданной 3 июня 1723 года грамоте армянскому народу царь лишь призвал уехавших ранее армян приезжать для «купечества» в новоприобретенные провинции, чтобы они, «если пожелают, во оных городех и в их уездех, где и прежде всего жилища свои имели, селились и жили и торги свои свободно и без всякого препятствия отправляли»{290}. Следующей весной Петр I не планировал активных действий в Закавказье: в Стамбуле шли тяжелые переговоры с турками; к тому же надо было дождаться ратификации шахом Петербургского договора 1723 года, для чего к нему были направлены резидент Борис Мещерский и знаток местных условий Семен Аврамов. К тому же в феврале 1724-го умер старый калмыцкий хан Аюка и надо было срочно организовывать выборы нового правителя, чтобы избежать затяжных распрей в ханском семействе и «беспокойств» от кочевников в прикаспийских степях.
На землях, формально уже занятых, следовало прочно обосноваться. В апреле 1724 года Петр отправил сержанта гвардии Матвея Дубровина ускорить доставку строевого леса из Казани в Астрахань и далее в крепость Святого Креста, а также осмотреть готовность последней{291}. Гвардейский комиссар оказался расторопным, и уже в августе бригадир В.П. Шереметев докладывал в Кабинет Макарову из Астрахани о том, что на Сулак доставлено «бревен, брусьев и досток девять тысяч четыроста семдесят одно» и более пока не требуется{292}. «1. Крепость Святого Креста доделать по указу. 2. В Дербенте цитадель сделать к морю и гавань делать. 3. Гилянь уже овладена; надлежит Мозендарат также овладеть и укрепить, а в Астрабадской пристани ежели нужно сделать крепость и для того работных людей, которые определены на Куру, употребить в выше писанные дела. 4. Баку укрепить. 5. О Куре разведать, до которых мест мочно судами мелкими идтить, чтоб подлинно верно было…» — такую программу действий царь наметил 22 мая 1724 года в указе М.А. Матюшкину{293}. Неплюев в декабре просил императора не продвигаться далее «на восточной стороне Каспийского моря»{294}; однако Петр все же решил овладеть Астрабадом: этот город с его портом входил в число уступленных по договору 1723 года иранских провинций.