Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

Курукин Игорь Владимирович

Рапорт командующего показал, что в Гиляне началась партизанская война. Коммуникации русских войск беспрестанно прерывались; окрестные деревни приходилось «приводить в подданство» карательными экспедициями, проходившими в непривычных условиях («по неприятелям за частыми здешними лесами и каналами стрелять и за ними гнатца невозможно») — и сто лет спустя лесные канавы в дождь прекращали сообщение с окрестностями Решта^{348}. Меры по «увещеванию» населения результата не приносили — персидские «подлые» люди оказались «к шахом своим любительны и верны». Этому способствовал и бывший визирь Мамед Али-бек: он обещал скорое прибытие шаха с верными войсками, когда всем «отпадшим и неверным» в худшем случае «жилы вытянуты будут», а в лучшем — их имущество будет «отдано на грабеж»^{349}.

«Вредительный воздух», лихорадка и дизентерия косили войска: из приведенной выше

общей численности корпуса почти 21% (4241 человек) были больны. В другой январской ведомости 1725 года значилось, что из общих безвозвратных потерь армии (очевидно, с начала военных действий) в 7595 человек в боях «побито» всего 113, «померло» 7333, «утонуло» 13, «повесилось» четверо, «бежали» 100 и пропал без вести 31 человек^{350}.

Тем не менее логика военных решений приводила Матюшкина к убеждению, что «все бунты прекращены быть имеют» — необходимо только присылать новые пополнения, о чем просили все находившиеся вместе с ним генералы. Однако и с имевшимися в его распоряжении войсками командующий действовал активно. В январе-феврале 1725 года из Решта против «бунтовщиков» были отправлены «партии» майора Колюбакина, капитанов Путятина и Шеннинга. В коротких стычках «неприятельские люди» несли потери и уступали поле боя; но победителям, как докладывал Матюшкин 30 мая в Петербург, доставались «деревни пусты и разбиты», а обыватели, как и прежде, «ко успокоению не приходят и склонности к подданству е объявляют».

Генералы дружно требовали присылки не только пополнений, но и попов для поднятия боевого духа, чем беспокоили астраханского епископа. Он жаловался в Синод, что отправил в войска уже восемь священников, из которых двое «в разбиенном корабле на море потонули». Руководство церкви решило впредь отсылать за море безместных («крестцовых») московских батюшек^{351}. Началась высылка «изменников»: в мае-июне 1725 года Матюшкин выслал 36 человек из Баку, и еще 35 «бунтовщиков» и «подозрительных» были отправлены Левашовым из Гиляна. Всего же в этом году российские власти выслали 83 человека из Баку и 73 из других мест — им предстоял долгий путь на каторжные работы в балтийский порт Рогервик^{352}.

В апреле 1725 года командование и Низовой корпус «с великой горестию» узнали о смерти Петра I и принесли присягу его наследнице — Екатерине I. Генерал доложил новой императрице об очередных победах. «Отставленный» рештский визирь собрал в городке Лашемадан отряд в 500 человек и построил укрепление на переправе у реки Пасахани. Посланная против них армейская «партия» 22 мая с ходу штурмовала крепость, захватила ее и заняла город: «Конные казаки, грузинцы и армяня за ними гнали даже до Лашемадану; потом приспела наша пехота и вошли в Лашемадан, и в Лашемадану от неприятельского собрания против наших было супротивление и стрелба, однако ж при помощи Божий наши оных из Лашемадану выгнали и за Лашемадан прогнали, где оные неприятели все по лесу разбежались». «Бунтовщики» потеряли пять пушек и 50 человек убитыми при минимальных потерях «партии» (два убитых армянина и два раненых солдата)^{353}. В другом сражении, 4 июня, отряд полковника Чернцова разгромил повстанцев под «местечком Фумином»^{354}. Матюшкин не без гордости доложил о трофеях победителей: за полгода они составили 16 пленных, 31 пушку, 259 ружей, 185 пудов свинца, 45 сабель, а также луки со стрелами, щиты, литавры, бубны и «тулумбасы» (ударные музыкальные инструменты — литавры или барабаны. — И.К.)^{355}.

Успехи были отнюдь не безусловными; прибывший из Гиляна в Баку Матюшкин вынужден был признать, что не в состоянии контролировать соляные промыслы и нефтяные колодцы в двадцати верстах от города. Но со временем тон донесений несколько изменился. Еще весной Левашов и Аврамов в письмах Остерману из Решта оценивали ситуацию скептически: «Покорнейше доношу вашему превосходительству, что в Гиляне бунты не утихают, хотя и ведают, что со все стороны неприятель есть, и мочи их к обороне уже нет; и Бог у них правое рассуждение отнел. Хотя и все государство уже в крайнее разорение пришло, однако ж пакоритца не хотят, и, кроме силной руки, усмирить их не надеюсь». Ему вторил Левашов: «Веема здешней развратной, а особливо отдаленной народ в совершенное покорение и послушание приводить трудно, но разве только умножением людей сие укротить можно. А впредь в содержании может многого числа людей и неудобно, но ныне ко утвержению бес того быть не можно»^{356}.

Но уже в письме тому же Остерману от 17 июня генерал отметил некоторые обнадеживающие признаки:«…чрез девятимесячной бунт мало что во отменах видим, и нескольких деревень обыватели к записке и присяге приходить начели и по публикациям ружье, которое

им под смертью объявлять велено, приносить почели. И великая в том нужда имеетца, чтоб у здешних ружье перевесть, но сие дело их сумнительно, понеже сходственно прежнему; не во иное время, но в работную пору, чтоб им не мешать то чинить начали»^{357}.

Донесения командующего также как будто свидетельствуют о том, что сопротивление стало ослабевать: в местах, где побывали российские «партии», «обыватели» приходили «с покорностию» и «по своему закону учинили присяги»; покорившиеся сдавали оружие под угрозой смертной казни. Левашов в августе докладывал, что после посылки новых отрядов из 88 деревень, «разумеетца под страхом наших партий, обыватели к записке являютца» и предоставляют русским властям «окладные списки» налогообложения^{358}. Судя по этим донесениям, перелом в настроении «обывателей» был вызван не только репрессиями: уставшие от военных тревог и поражений крестьяне не могли бросить свои хозяйства и пашни и вынуждены были демонстрировать лояльность — сдавать оружие и даже начать платить подати. Очевидно, сыграло свою роль и разочарование «бунтовщиков» в обещании их предводителей о помощи со стороны шаха; Тахмаспа с войсками в Гиляне так и не дождались, и прошел слух о его пленении афганцами.

«Приводить в послушание» свободное и воинственное население Дагестана было тем труднее, что строительство российских укреплений воспринималось как покушение на их земли. Отдельные нападения на солдат и рабочих перешли в настоящие боевые действия.

Начало Кавказской войны

10 января 1725 года отряд горцев в несколько тысяч человек атаковал «верхней городок» донских казаков на Сулаке в десяти верстах от крепости Святого Креста. В бою погибли 24 поселенца. Нападению подверглись и другие казачьи городки (в них находилось по 50-100 семей) по Аграхани и Сулаку, «гетманской лагар» и обоз с провиантом, двигавшийся из Аграханского ретраншемента к главной крепости. «Верхнему городку» вовремя пришел на помощь из «транжамента» отряд в две сотни человек пехоты и конницы во главе с прапорщиками Исаевым и Барановым. Они же помогли обеспечить проход в крепость Святого Креста провиантского обоза. Сражение было жестоким: по свидетельству участников, нападавшие «необычайно рубили и резали, и у многих глаза выколупаны, и головы в черепья изрублены, и кишки тянуты, и все обнажены».

В этих боях войска потеряли 80 человек убитыми; обоз лишился сотни коров и 203 лошадей; у гетманских казаков и старшин угнали 1216 коней — об этом Г.С. Кропотов доложил кабинетсекретарю Макарову^{359}. Потери неприятеля оценивались примерно в 400 человек, но подсчитать их было невозможно — горцы увозили тела павших на захваченных у солдат арбах.

Нападение стало тяжелым ударом, тем более что повстанцы «путь занели» — перерезали сообщение главной квартиры с прочими городками. Однако ни одной крепости нападавшие захватить не смогли, как и дезорганизовать командование войсками. Между тем генералы уже кое-чему на Кавказе научились и имели информацию о состоянии и планах противника. Адиль-Гирей располагал внушительными на первый взгляд, силами — около 20 тысяч человек; однако его войско было слишком разнородным (в него кроме личной дружины шамхала входили ополчения его союзников — акушинцев, койсубулицев и других вольных обществ) и не отличалось сплоченностью, а у самого шамхала имелось немало врагов и соперников, готовых оказывать помощь русским — до тех пор, пока это соответствовало их интересам.

Представители ногайских «еманчеевских аулов» Тангат и Едигер сообщили Кропотову, что в нападении участвовали сын шамхала Хамза и племянник Салтан-бек, а также владельцы Кумтуркалов, Эрпелей, Капчагая и Капыркумык; при этом в бою был тяжело ранен казанышский князь Алкас. Впоследствии Едигер еще не раз рисковал, привозя ценные сведения. Он же выступал и своего рода посредником: рассказал командованию, что в январских боях погиб предводитель ополчения «деревни Кунбек» Увар, который своих людей «важивал каждой год» в Грузию; теперь односельчане готовы за тело «славного воина» отдать «лутчего грузинского ясыря» (было ли это предложение принято, неизвестно). Среди «лазутчиков» оказался и Алтютар, «дядька» Айдемира — сына недавнего противника; он несколько раз ездил в Кумтуркалы и узнал от «приятелей», что против русских ходили «ауварцы, атлукцы, сырчажцы, аккученцы, казыкумытцы»^{360}. В апреле 1725 года брат шамхала Алыпкаш вывез из Тарков и отпустил захваченного там купца; пленный, астраханский посадский человек Петра Мясников, поведал о том, что перебежчик (какой-то «ортилерии писарь») убеждал горцев напасть на русских в праздник Благовещения, когда «никаких дел не работают»; сами же они уже знают о смерти Петра I и по этому поводу «в великом веселии состоят»: «Ныне де некому их от нас охранить»^{361}.